В поезде Элспет упомянула о коллекции Фрэнка Симмонса, и тогда Джозефина представила себе груды театральных программок и журналов, годами пылящиеся в углу. Но когда она вошла вместе с Арчи в гостиную, то обнаружила выставку истории театра за последние пятьдесят лет, а то и больше. Вдоль одной из стен в застекленных шкафах, скорее всего предназначенных для хранения ценных книг, гордо красовались сотни экспонатов. Пока Бетти ушла в крохотную кухню заварить чай, Джозефина решила воспользоваться моментом и разглядеть их поближе. На каждом выставленном предмете, точно в музее, была этикетка, и для страстных любителей театра все эти вещи являлись настоящими реликвиями и представляли ничуть не меньшую ценность, чем музейные экспонаты. Они стояли в хронологическом порядке, начиная с бутафорской книги, которой в 1875 году пользовалась Эллен Терри, играя роль Порции,
[15]
и пенсне ведущего актера спектакля и ее партнера Генри Ирвинга. На стене между двумя шкафами висело зеркало из театральной уборной Херберта Бирбома Три. Оно, казалось, все еще сохраняло черты этого знаменитого актера в гриме Фальстафа.
[16]
Новых звезд сцены здесь тоже не обошли: рядом с журналом «Скетч» 1925 года, на обложке которого был изображен Ноэл Кауард, завтракающий в постели, помещалась фляжка в форме книги, одна из тех, что драматург подарил актерам труппы в день премьеры его пьесы «Горести и радости».
Коллекция действительно была поразительная, и хотя Арчи и Джозефина пришли в этот дом по весьма мрачному поводу, они заметно оживились. Симмонс, благодарный за проявленный ими интерес, принялся показывать посеребренную фигурку Гримальди
[17]
тонкой работы. Когда же при внимательном рассмотрении штанины панталон клоуна оказались солонкой и перечницей, верхняя часть туловища — бутылочкой для приправ, а торчавшие из карманов гусиные головы — ручками ложек, Арчи, совершенно забыв о своей миссии, восторженно воскликнул:
— Чтобы собрать такую коллекцию, нужны годы и годы! Где же вы все это раздобыли?
Это страсть моей жизни. Мне повезло, что мой старинный приятель, вернувшись с войны, устроился на работу в театр, и теперь он все время приглядывает для меня что-нибудь стоящее. Вы не поверите, чего только люди не выбрасывают, — кое-что из этих вещей мне досталось просто даром. А как только знакомые узнают о том, что именно я коллекционирую, они, увидев что-то интересное, тут же мне сообщают. Пойдемте, я вам покажу кое-что еще: он такой большой, что здесь не поместился.
Пенроуз последовал за дядей Элспет в соседнюю комнату посмотреть на гордость его коллекции — барабан, в который бил Ирвинг, имитируя боевые атаки под барабанную дробь. Между тем Джозефина, у которой никогда не возникало ни малейшего желания сходиться с незнакомцами, восхищалась Арчи, без всякого труда находившего с любым человеком общий язык.
— До сих пор не могу поверить, что она мертва. — Бетти Симмонс уже вернулась из кухни и налила четыре чашки чая, не пролив ни единой капли. — С такими, как она, обычно ничего не случается. Когда Элспет была маленькой, она сочиняла про себя разные истории. Элис, бывало, говорила: это оттого, что она приемная и не знала своих родителей, вот и придумывает всякую всячину. Элис даже сожалела, что открыла ей правду, но такое разве утаишь? А если бы Элспет сама потом все о себе узнала, ее бы это просто убило. А так она счастливо жила с Элис и Уолтером, была нежна к ним, добра и внимательна. Но поскольку она не знала ни мать, ни отца, в голове у нее вечно роились тысячи вопросов.
— А когда ее взяли на воспитание, миссис Симмонс? — спросил Пенроуз, усаживаясь к столу.
— В самом конце войны. Уолтер вернулся в ужасном состоянии — я имею в виду, не физическое, а другое, — все это на нем жутко отразилось, а Элис пыталась как-то наладить их жизнь: работала с утра до ночи, да еще и за ним ухаживала. Мы помогали чем могли, но они были так далеко от нас. Элис не хотела переезжать в Лондон, потому что вся ее семья находилась в Беруике, да и работала она там же. Когда она в такое тяжелое время решила еще и взять на воспитание ребенка, мы сочли, что она совсем с ума сошла, но мы ошиблись. Элис всегда хотела ребенка, и она прекрасно со всем справилась.
— Так это агентство в Беруике помогло им взять на воспитание ребенка?
Фрэнк и Бетти неуверенно переглянулись.
— Видите ли, это не было сделано по всем правилам, — начал Фрэнк, помолчав. — Уолтер устроил это, еще когда служил в армии. У кого-то из его сослуживцев был ребенок, которого этот солдат почему-то не мог воспитывать. А Уолтер молил Бога о ниспослании детей. Они с Элис своих завести не могли, и это страшно ее ранило. Элис даже из-за этого как-то раз слегла, и Уолтер был в полном отчаянии. Они безумно любили друг друга; я в жизни не встречал мужчину счастливее Уолтера. Он готов был сделать для Элис все, что она пожелает, а она больше всего на свете хотела ребенка. Когда появилась Элспет, они просто не могли поверить своему счастью. Они ее любили так, как не всякие родители любят родное дитя.
— Однако Элспет появилась у них в неудачное время, — вмешалась Бетти, — когда закончилась война и Уолтер вернулся с нее совсем другим человеком. К Элис он уже не относился, как раньше, она сама это говорила. Но ребенок изменил всю ее жизнь. Элспет ее возродила к жизни, но, как мне кажется, погубила Уолтера. Они бы, может, из этого как-то выкарабкались, если бы были только вдвоем.
— Бетти! Как ты можешь говорить такое о невинном ребенке?
— Но это правда. И тут нет ничьей вины. Не поймите меня неправильно. — Она повернулась к Арчи и Джозефине. — Я вовсе не говорю, что Уолтер не любил Элспет. Конечно, любил. И не то что он обижался на нее или что Элис не уделяла ему внимания. Просто, когда появился ребенок, Элис посвятила жизнь девочке. Элис заботилась об Уолтере, но уже больше не старалась его понять.
— Трудно заботиться о мужчине, которого любишь, но который уже не тот, что прежде, — заметила Джозефина.
Кому-кому, а ей-то хорошо было известно, в какой психологической поддержке нуждается человек, чей недуг тянется годами. Когда неожиданно умерла ее мать, она бросила свою учительскую карьеру и вернулась в Инвернесс, чтобы поддерживать дом и ухаживать за отцом. К тому времени сестры ее уже были замужем, и такой поступок казался ей самым разумным. Первые несколько лет Джозефина радовалась тому, что вернулась домой, — отец продолжал содержать бакалейную лавку, а она наслаждалась покоем и привычным образом жизни. Проводя целые дни дома одна, Джозефина могла писать и радоваться своим первым писательским успехам, публикуясь в различных журналах. Со временем от стихов и рассказов она перешла к полновесным романам, и то, что поначалу было скорее приятным времяпрепровождением, теперь стало неотъемлемым условием ее нормального существования: здоровье отца пошатнулось, и постоянный уход за ним требовал эмоциональной отдушины, которой и стали ее литературные занятия. Видимо, ничего в этом роде не нашлось у Элис, за что Джозефина не могла ее, конечно, осуждать.
