— Знаю, знаю, — перебила ее Джозефина, стараясь облегчить ей задачу. — После всего того, что случилось, ваши отношения, конечно, не будут сразу гладкими, но Лидия ничего плохого о вас не подумает. — Она ободряюще улыбнулась. — Лидия вас любит, Марта. Поверьте моему слову — она любит вас по-прежнему. Вы хотите, чтобы я проторила для вас дорожку? Именно для этого вы и пришли? — Джозефина бросила взгляд на улицу, где такси, чтобы подобрать ее, уже медленно разворачивалось. — Я собиралась ехать на встречу с Ронни и Леттис, но если вы хотите, чтобы я поговорила с ней прямо сейчас, это может подождать. Помочь вам наладить отношения намного важнее, чем…
— Джозефина, пожалуйста, выслушайте меня, — нетерпеливо прервала ее Марта. — Я вовсе не об этом хотела поговорить. Я не хотела, чтобы Лидия подумала, будто мы можем возобновить наши отношения так, словно ничего не случилось. Жизнь переменилась, я переменилась, и я хотела увидеть вас, потому что хотела увидеть именно вас. К Лидии это не имеет никакого отношения.
— Не понимаю.
— Не понимаете? — Марта, не в силах справиться с отчаянием, отвернулась. Когда она снова посмотрела на Джозефину, в глазах ее, к изумлению писательницы, стояли слезы, но выглядела Марта уже гораздо спокойнее. — Когда мы с вами в последний раз виделись, у нас не было возможности хорошо узнать друг друга. — Она криво усмехнулась. — Можно сказать, что нам помешали обстоятельства, но не будем говорить о прошлом. Я начинаю новую жизнь и не знаю, будет ли в ней место для Лидии, но надеюсь, что в ней будете вы.
Таксист тактично остановил машину в нескольких ярдах от женщин.
— Вы действительно имеете в виду то, что сказали? — воскликнула Джозефина едва ли не с ужасом.
— Господи, я знала, что все испорчу, сколько бы раз я это ни репетировала.
— Не беспокойтесь, Марта, где ж найти идеальные слова, чтобы обратиться ко мне с просьбой предать того, кто нам обеим дорог? Ну по крайней мере мне дорог.
— Конечно, Лидия мне тоже дорога, но все не так просто. Вы не понимаете.
Охваченная паникой, Джозефина ответила Марте гораздо резче, чем хотелось бы.
— Не смейте говорить со мной покровительственно! Почти два года на моих глазах Лидия пыталась прийти в себя после того, как вы разрушили ее жизнь. Так что я понимаю все, что мне надо понимать.
— А вы, случайно, все это не романтизируете? Я уверена, что, если бы ее карьера была в последнее время успешнее, она бы перенесла мое отсутствие намного легче. — Марта вздохнула. — Простите, я, конечно, не имею права осуждать Лидию, и то, что я сказала, — безобразно.
— Хотя в некотором роде и справедливо, — улыбнулась Джозефина, и обстановка сразу несколько разрядилась. — Я тоже прошу прощения, Марта. Я просто ничего подобного не ожидала.
— Я понимаю. И я не ожидала.
— Вы меня почти не знаете. Когда мы с вами познакомились, вы переживали страшные потрясения, а я случайно оказалась рядом. Я понимаю, почему это тогда для вас было важно. Но мне кажется, сейчас вы в плену иллюзий, что должны в конце концов осознать.
— А кто теперь говорит покровительственным тоном? Послушайте, я и так сказала больше того, что хотела, — призналась Марта. — Я ведь собиралась просто отдать вам вот это. — Она полезла в сумку и вынула из нее конверт. — В последние месяцы я вела дневник. Думала, это поможет мне примириться с тем, что произошло, а потом вдруг осознала, что часто пишу в нем о вас. Я бы хотела, чтобы вы его прочитали.
Джозефина открыла конверт и заглянула внутрь. При свете уличного фонаря она увидела пачку тонких голубых листков, исписанных характерным почерком Марты.
— Возможно, мой дневник лучше объяснит то, что я сейчас пыталась вам объяснить. Я понимаю, что мое неожиданное появление вас шокирует. Но неужели вы искренне считаете, что дело только во мне одной? Неужели это плод моего воображения, что, сложись обстоятельства по-другому, и между нами тоже все могло быть по-другому?
Джозефина задумалась, пытаясь найти честный ответ на этот вопрос, и ее замешательство явно приободрило Марту.
— Джозефина, пожалуйста, подарите мне неделю — неделю вашего времени. Прочитайте и подумайте — это все, о чем я прошу. В следующую пятницу я буду в «Прюнье», и если вы ответите «нет», я не стану оказывать на вас давление и больше никогда не буду вас беспокоить.
— Если я отвечу «нет», как это скажется на Лидии?
— «Если»? — подняла брови Марта, и Джозефина мгновенно залилась краской, сообразив, что своим вопросом дает ей определенную надежду. — Я не могу думать о Лидии, пока не получу от вас ответа. — Джозефина хотела возразить, но Марта протестующим жестом ее остановила. — Простите, если сказанное мной покажется резким, но мне сорок четыре и я уже не в том возрасте, когда можно растрачивать время на благодеяния — пусть даже при этом к черту летят доброта и сочувствие. Если последние месяцы моей жизни чего-то и стоили, то лишь потому, что они дали мне возможность честно задуматься о самой себе и о том, чего именно я хочу. Огромная часть моей жизни растрачена впустую, и, боюсь, из-за этого я стала эгоисткой. — Она наклонилась к Джозефине и нежно поцеловала ее. — Если вы не придете, я пойму, какое вы приняли решение.
Марта подошла к такси и открыла дверцу Джозефине, но та, прежде чем сесть в такси, задержалась.
— А откуда вы узнали, что я в городе?
— Я увидела вас в магазине, когда вы делали покупки, и пошла за вами следом.
— Значит, это вы прислали мне гардению, — сказала Джозефина, все еще ощущая терпкий запах духов Марты.
— Да. Я подумала: лучше уж так, чем просто явиться ни с того ни с сего.
— Надо было бы приложить к ней записку с вашим именем.
— Я думала, этого не требуется, — тихо промолвила Марта. — Похоже, я уже знаю, каков будет ваш ответ.
Когда такси остановилось перед Новым театром, Джозефина, все еще не оправившись от смущения, щедро расплатилась с водителем и успела занять свое место как раз к началу бала у Капулетти. И декорации, и костюмы были сделаны по эскизам Леттис и Ронни, что придавало спектаклю зримую целостность, которой славились все их работы. С узкой полоски неба на заднике струился солнечный свет и тепло, а свисавший с колосников серпантин придавал сцене праздничный вид. В центре сцены красовался балкон. По ходу спектакля быстрой переменой декораций и освещения сцена превращалась то в сад, то в келью монаха, то в спальню Джульетты, то, позднее, в склеп, а яркие поначалу тона костюмов, отражая смену настроения пьесы, постепенно сменились на тусклые, а потом неизбежно — на черные.
Чувствуя себя виноватой перед Лидией, Джозефина была полна решимости осудить исполнение роли Джульетты ее соперницей, но это оказалось совершенно невозможным. Наблюдать легкость и непосредственность игры Пегги, словно сошедшей с полотна Боттичелли, было истинным наслаждением. Дни Ларри в роли Ромео подходили к концу, и хотя поэзия Шекспира, вероятно, приобретет большую благозвучность, когда эта роль перейдет к Джону Терри, Джозефина сомневалась, что самовлюбленный Джонни способен увлечь зрителей так, как сегодня увлек их своей мятежной юношеской страстью Ларри. Непонятно, как ему удавалось, но актер был одновременно нерешительным и пылким, и зрителям не стоило труда вообразить, что он настолько охвачен любовью, что просто не в силах думать о ее последствиях. Джозефине, озабоченной мыслями о Марте, только этого недоставало, и, когда Ромео коснулся рукой балкона с такой нежностью, точно его каменная оболочка была продолжением самой Джульетты, Джозефина почувствовала, что подобное зрелище для нее невыносимо.
