— Лиззи?
— Да, Лиззи. Я на днях узнала, что вы были с ней знакомы.
Джозефина ахнула.
— Господи, Джерри… Это было ужасно. Она училась в Энсти. Элизабет Прайс…
— Как выяснилось, Элизабет Сэч.
— Неужели вы узнали об этом из моего рассказа?!
— Нет-нет, я знала об этом уже давным-давно. Я знала это еще до ее смерти. — Джерри наклонилась к Джозефине и сжала ей руку. — Послушайте, я рассказала вам об этом не для того, чтобы упрекнуть вас. Откуда вам было знать? Но стоило мне услышать ее имя, и на меня сразу нахлынули воспоминания. Мне захотелось поговорить с вами, объяснить вам, что на самом деле произошло, и узнать что-нибудь новое и от вас. Никто не расскажет мне о том, как она жила в Энсти, но я знаю, что вы расскажете мне все как было.
Джозефина кивнула:
— Я расскажу вам все, что смогу. Но что все-таки тогда случилось?
— Обычная история — поначалу. Мне разрешалось резвиться с дочкой прислуги, поскольку предполагалось, что я повзрослею и мне это со временем надоест, но стоило нам войти в пору юности, как на нас одна задругой посыпались неприятности. К тому времени как ей исполнилось шестнадцать, а мне вот-вот должно было исполниться восемнадцать, наши отношения многим стали казаться совершенно неприличными. Моя мать сочла, что нам пора расстаться, и, связавшись с кем-то из своих знакомых по делам благотворительности — как я сейчас понимаю, с Бэннерман, — отправила Лиззи в Бирмингем. О возражениях не могло быть и речи.
— Вам, наверное, казалось, что наступил конец света. И конечно, вам было тяжело, но ей, должно быть, еще хуже. Я до сих пор помню, в каком ужасе была от Бирмингема после Хайленда.
[6]
К тому же было военное время, и из-за этого все казалось еще мрачнее. Я мечтала о свежем воздухе в атолльском Блэре,
[7]
а вместо этого приходилось дышать дымом сталелитейного завода Кайнока.
Джерри грустно улыбнулась.
— Странно, — продолжила Джозефина, — но никто обычно не говорит о том, как парализует людей тоска по дому; хотя, по-моему, нет ничего мучительней этой тоски. День за днем я пребывала в полном отчаянии, и это только из-за перемены места — я с близким другом не расставалась; больше того, моя лучшая школьная подруга поехала со мной в Энсти. Так что для Лиззи это должно было быть в тысячу раз мучительнее.
— Перед ее отъездом у нас была жуткая ссора: она винила меня в том, что я не предотвратила ее отъезд. Тогда-то она и сказала, что я слишком богата, чтобы меня хоть что-нибудь волновало. До этой минуты я даже не подозревала, что «классовый вопрос» просочился и в наши с ней отношения, но, видно, тому, у кого есть дом и деньги, не замечать классовые различия намного проще. Как бы то ни было, но я решила доказать, что она не права, и с десятью фунтами в кармане отправилась в Париж. Там я вступила в Красный Крест и стала водить машины «скорой помощи». — Джерри потянулась за новой сигаретой, но ее портсигар оказался пустым и Джозефина протянула ей свой. — Я не могла дождаться, чтобы уехать оттуда. Казалось, что все чудесное, что было в этой жизни, Лиззи увезла с собой.
— И вы все это время знали, кто она была такая и что случилось с ее матерью?
— Нет, не знала. Моя мать знала, и Прайсы тоже, но больше об этом никто не должен был знать. И я бы никогда не узнала, если бы не проявила настойчивость.
— Настойчивость?
— Можно свалить это и на Париж.
Джозефина посмотрела на нее с недоумением.
— Жизнь там была ужасной, — продолжила Джерри. — Город бомбили, люди умирали прямо на улицах, но мы спасали их, и нет ничего более поразительного, чем спасение жизни человека. И я решила, что теперь способна на все. Если я умею спасать людей от смерти, значит, смогу устроить там, в Париже, нашу с Лиззи жизнь, и не важно, помогут мне в этом родители или нет. И вот я вернулась домой и рассказала матери, что собираюсь сделать после того, как кончится война. К тому времени Лиззи закончит колледж в Энсти, и мы будем вместе. Она сможет работать медсестрой, а я тоже найду себе какое-нибудь занятие и буду зарабатывать деньги.
— И тогда ваша мать вам все рассказала?
— Да. Она почему-то считала, что я, узнав о той истории, передумаю и на этом все будет закончено. Надо отдать ей должное, так оно и получилось, только не таким образом, как она предполагала.
— Вы рассказали Лиззи, что случилось с ее матерью?
Джерри кивнула:
— Она убила себя по моей вине. Я сразу же написала ей письмо. Я, Джозефина, так рассердилась: мне с детства внушали, что важнее всего на свете твое происхождение. С той минуты, как я могла хоть что-то уразуметь, мои родители пичкали меня рассказами о знатном роде Эшби, а тут они отказывали Лиззи в том, что она должна была знать по праву. Мне тогда казалось это жутким лицемерием; кстати, я и теперь так считаю. Я знаю, что жизнь моя бестолкова и неприкаянна, и тем не менее я всегда знала, кто я такая и где мое место. И знать это заслуживает каждый.
Джозефина молча ждала, когда Джерри продолжит рассказ, пытаясь представить, что она чувствовала в тот вечер, когда двое едва знакомых ей людей обсуждали ее прошлое, понятия не имея, что в это время переживает она.
— Да, я и сейчас считаю, что они были не правы, скрывая от Лиззи ее происхождение, но мне-то следовало рассказать ей об этом совсем по-другому. Если бы только я не поспешила и дождалась той минуты, когда смогла бы рассказать ей обо всем лично, а не с помощью письма… Но я недооценила то, как это известие на нее подействует. Я искренне думала, что стоит мне предложить Лиззи будущее, в которое она сможет поверить, как ее прошлое тут же потеряет свою значимость. — Джерри покачала головой, словно до сих пор не могла поверить своей прошлой наивности. — Я была глупой самоуверенной дрянью. Я думала, что, кроме меня, ей больше ничего не надо. Нет, мое богатство не мешало мне о ней волноваться — такого никогда не было, — но оно не позволяло мне понять ее.
Джозефина пыталась подыскивать утешительные слова, но такие, чтобы не звучали банально или снисходительно. Однако как объяснять Джерри, что в ее тогдашнем возрасте вряд ли хоть кто-нибудь смог бы справиться с подобной задачей успешно? То, что ей во всем разобраться помешала молодость, прозвучит не намного лучше, чем то, что понять Лиззи ей помешало богатство.
Джерри, похоже, оценила ее тактичное молчание.
— Джозефина, — вдруг тихо сказала она, — расскажите мне о том, как она жила в Энсти. Все, что вы помните. Я так мало знаю о последних неделях ее жизни.
«Молчание… От него пострадали та и другая, — подумала Джозефина. — Элизабет Сэч лишили возможности смириться с тем, что сделала ее мать, а она, лишив себя жизни, приговорила того, кто ее любил, к долгим годам самобичевания».
