— Смерть Элизабет Прайс — трагедия, но я никак не могла ее предотвратить.
— Выходит, во всем виновата она одна? Мерзость какая! Вы говорите о Лиззи так, точно до ее смерти не имели к ней никакого отношения, но не будем забывать, кто задал тон всей ее жизни. Вы ввергли ее в существование, основанное на сплошной лжи, а потом оторвали от единственной истинной ценности. Если кто и обернул веревочку вокруг ее шеи, так это вы.
— Ее мать ни за что не хотела, чтобы Лиззи знала, кто она такая, и если под…
— Ее мать потеряла право что-либо диктовать Лиззи, когда убила чужого младенца и ее поймали.
— И если под единственной истинной ценностью вы подразумеваете вашу дружбу… то подобной дружбы ей не нужно было. В шестнадцать лет слишком рано попадать под такое влияние… Мы все так считали, особенно ваши родители.
— А они-то тут, черт подери, при чем?! И все вы, остальные?! Я любила ее.
— Возможно, вы так и считали, но, думаю, мне не надо вам объяснять, что всего этого и быть не должно было. Мы же заботились о Лиззи и действовали в ее интересах.
— Так где же вы были, когда она действительно в вас нуждалась? Когда Лиззи узнала правду и нуждалась в помощи того, кто знал о ее прошлом и мог ей что-то объяснить?
— Вы правы, — решилась на признание Селия. — Я должна была принять в ней большее участие, но не я одна во всем виновата. По крайней мере виновен и тот, кто ей об этом рассказал.
— А вы думаете, я себя не виню?! Я проклинаю себя за это письмо каждый божий день, но у нее было право знать, кто она такая.
— Так это вы ей рассказали? — Селия едва могла поверить тому, что услышала, и после всех этих мучительных лет она почувствовала безмерное облегчение. — Тогда вы и виноваты в ее смерти, — подойдя к Джеральдин и ни на минуту не задумываясь, выпалила она. — Может, теперь вы наконец понимаете, чего стоила предложенная вами любовь?
Не успела Селия сообразить, что произошло, как щеку ее точно обожгло. Кто-то кинулся к Джеральдин предотвратить новый удар, но тут в комнате раздался чей-то повелительный окрик — властное требование, чтобы все успокоились; в этом окрике Селия узнала голос полицейского, приходившего в клуб накануне.
— С вами все в порядке? — спросил сержант, подходя к ней. — Селия кивнула, все еще не в силах заговорить, и он представил ей пришедшего вместе с ним человека: — Следователь инспектор Пенроуз.
— Я вас, инспектор, не ждала, — вырвалось у растерянной Селии, и она тут же поняла, какую сморозила глупость. — Мне казалось, мы с сержантом вчера уже обо всем поговорили.
— Боюсь, что мы здесь совсем по другому поводу, — сказал Пенроуз, уводя Селию в сторону от толпы, и она заметила, что голос его, несмотря на напряженность ситуации, звучит спокойно и приятно. — Мне надо задать вам несколько вопросов, связанных с убийством Марджори Бейкер.
— Марджори Бейкер? Работницы Мотли?
— Именно. Ее тело нашли сегодня утром в студии на Маринс-лейн. Здесь есть уединенное место, где мы могли бы поговорить?
Пенроуз последовал за Селией Бэннерман вверх по лестнице, а потом вслед за ней пересек широкую площадку перед мезонином, где, судя по всему, располагались одни лишь офисы. После грандиозного вестибюля и общественной части здания казалось, что комната Селии благодаря своей монашеской простоте принадлежит какому-то совершенно иному строению. Дубовая мебель, хотя дорогая и со вкусом подобранная, была сведена к минимуму — письменный стол, два стула и по крохотному буфету в каждом из двух альковов. Насколько Пенроузу удалось рассмотреть, в комнате украшением служили только три подобранные одна к одной и выставленные на каминной полке китайские вазы, и инспектор подумал: аскетизм этой комнаты во вкусе хозяйки или следствие свойственной медсестрам бережливости? Но ее письменный стол — который обычно отражает привычки и пристрастия хозяев — свидетельствовал скорее о первом: на нем не было ни фотографий, ни безделушек, ни книг. Все лежавшие здесь предметы явно принадлежали клубу, ни один из них — самой Селии.
Пенроуз сел на предложенный ему стул и принялся ждать, пока женщина, вынув из сумочки пудреницу, рассмотрит красноватую отметину на своей щеке. Как он догадывался, Селия сейчас озабочена не столько физическим ущербом, сколько позором публичного оскорбления.
— Если бы мне уже не было стыдно за то, что произошло там, внизу, мне бы стало стыдно теперь, — захлопнув пудреницу и бросив ее на стол, произнесла она. — Но наши перепалки, хотя они и вызваны давними трагедиями, должны казаться вам жалкими в сравнении с тем, из-за чего вы сюда пришли.
— А можно вас спросить, из-за чего была именно эта перепалка?
— Из-за ошибки, совершенной мною двадцать лет назад. Как странно, что настигла она меня именно в эту минуту.
— В каком смысле странно?
— В том смысле, что она, инспектор, возможно, имеет отношение к цели вашего сегодняшнего визита, хотя я и не понимаю, почему смерть Марджори Бейкер привела вас в «Клуб Каудрей».
Пенроуза заинтриговало это замечание, но он решил все же сначала ответить на вопрос Селии.
— Насколько мне известно, вы имели дело с мисс Бейкер в связи с назначенным на понедельник гала-представлением, так ведь?
— Правильно. Она была здесь, и не однажды — по просьбе сестер Мотли приносила вещи и уносила их; в последний раз не далее как вчера. Меня при этом не было, но мы увиделись позже на Сент-Мартинс-лейн. Она помогала нам с последними примерками.
— На эти примерки пришло несколько членов вашего клуба?
— Да, нас было четверо. Я, Мэри Сайз, Мириам Шарп и леди Эшби. — К чести Селии, последнее имя она произнесла без всякой неприязни. — Мотли шьют платья не только для нас четверых, но остальные вчера не смогли прийти.
— В настоящее время мы расследуем возможные причины смерти мисс Бейкер, и, чтобы сузить круг расследования, мне необходимо спросить каждого, кто видел ее вчера, где этот человек был между девятью часами вечера и полуночью.
Селия посмотрела на него с удивлением:
— Вы, инспектор, действительно просите меня предоставить вам алиби? Но боюсь, у меня его нет. Я живу в этом здании и весь вечер была у себя в комнатах одна. Я рано поужинала и около восьми часов поднялась к себе. И после этого я не видела никого из членов клуба, и никто не видел меня, за исключением моей горничной, которая принесла мне какао.
— Как ее зовут, мисс Бэннерман?
— Тили Дженкинс.
— А в какое время она принесла вам питье?
— Около одиннадцати, кажется. Я не могла уснуть и помню, как часы пробили одиннадцать. Послушайте, инспектор, — вдруг сказала она нетерпеливо, — можно, я сэкономлю вам время?
Пенроуз кивнул.
— Я уверена, что вы будете тщательно расследовать каждый закоулок жизни Марджори Бейкер, но среди них есть один, который может оказаться важнее всех остальных.
