Джозефина кивнула.
— Так что же изменилось? И вообще, изменилось ли?
— Да, постепенно изменилось. И на то было две причины. Как ни странно, первой причиной стал наш сад. В нем она, похоже, обрела покой — пустота сменилась покоем. И еще Марта начала писать. Не знаю, о чем она писала, но, по-моему, в конце концов работа вернула ей рассудок.
— А теперь? Что значит для человека выход на свободу?
— Вы именно из-за этого сюда приехали? Понять, через что она прошла?
— Скорее узнать, через что она прошла. Сомневаюсь, что смогу хоть когда-нибудь это понять. Но мне хотелось бы знать, в чем она нуждается сейчас.
— Ей нужна не та помощь, которую может оказать Общество содействия заключенным, — это уж несомненно. Я, Джозефина, не психолог, но я бы сказала, что Марте нужно что-то или кто-то, на кого можно положиться. Ей нужно то, что у нее не вытащат из-под носа. Ей нужно что-то надежное. — На столе у Мэри зазвонил телефон. — Мы сейчас спустимся, — сказала она в трубку. — Вас, Джозефина, ждут у ворот. Не буду приставать к вам с тюремными реформами: похоже, что у вас намечается собственный проект по реабилитации, — но продумайте все хорошенько, и если вам надо будет со мной поговорить — о чем бы то ни было, — вы знаете, как меня найти. А в следующий раз в клубе мы с вами выпьем по рюмочке.
— А в понедельник увидимся на гала-представлении.
— Разумеется. Хотя из-за того, что Селия пригласила Ноэла и Герти, я собиралась его бойкотировать. Похоже, мне для моих благотворительных сборов придется поднатужиться. Может, вы замолвите кому-нибудь за меня словечко?
Джозефина улыбнулась:
— Что ж, попробую.
— Отлично. И если вы сочтете это удобным, передайте, пожалуйста, от меня привет Марте.
— Думаешь, Селия Бэннерман имела в виду какую-то другую надзирательницу? — спросил Арчи, когда они застряли в пробке на Кэмден-роуд.
— О нет. Уверена, что она сказала «Этель Стьюк» — я такого имени придумать не могла.
— И это говорит женщина, придумавшая Рэя Маркейбла.
Джозефина рассмеялась:
— Ну, тут совсем другое дело. В детективных романах нелепые имена вполне допустимы и даже приветствуются. Но Селия, наверное, ошиблась — нелегко быть в курсе новостей из тюрьмы, уйдя оттуда. Тебе дали адрес Этель Стьюк?
— Да, я, может, и сам им воспользуюсь, если зайду в тупик с Норой Эдвардс. Куда ты сейчас направляешься? Назад в клуб?
— Наверное, — сказала Джозефина и подумала, что не прочь была бы уехать ночным поездом в Инвернесс. — У тебя, конечно, нет времени выпить со мной по рюмочке?
— Боюсь, что нет. Мне надо вернуться в Ярд — надеюсь, что Эдвардс уже там.
— Знаешь, Нора Эдвардс меня поражает. По-моему, во всем этом деле она самая занимательная фигура. Наверное, даже бесполезно спрашивать, можно ли мне присутствовать при допросе.
— Абсолютно бесполезно.
— А Билл бы мне позволил.
— Поэтому он до сих пор и ходит в сержантах.
— Ты думаешь, именно она убила Марджори?
Арчи задумался над ответом, хотя последнее время именно вокруг этого и вертелись все его мысли.
— Разумеется, подозрение главным образом падает на нее: мотив — налицо, алиби отсутствует, и метод убийства подходящий для той ревности, что она испытывала к дочери. Да и ее реакция на сообщение об убийстве была весьма странной.
— Но ты в этом не уверен?
— В глубине души — нет. Однако обещаю: если окажется, что она не имеет отношения к убийству, я попрошу ее согласия с тобой встретиться. Ты уверена, что хочешь, чтобы я тебя подвез в «Клуб Каудрей», а не в какое-нибудь более дружелюбное место?
— Там не так уж и плохо, и твои кузины, наверное, еще не ушли. А если их нет, я могу пойти посмотреть какой-нибудь фильм. Да и за Джеральдин нужен глаз да глаз.
— А может, тебе больше хочется поехать на Холи-плейс?
Джозефина с испугом посмотрела на Арчи:
— Как тебе удалось прочитать обратный адрес?
— Я его не читал, просто узнал почерк Марты. Она мне тоже прислала письмецо через несколько недель после того, как вышла на свободу. Слава Богу, намного короче твоего. Письмо оказалось благодарственным, но, судя по твоему выражению лица после обхода тюрьмы, вряд ли меня было за что благодарить.
— Не знаю, не знаю. Она являлась сообщницей в убийстве, и то, что ты для нее сделал, бесценно.
— Это было только справедливо. Марта никого не убивала, и, насколько я понимаю, всю жизнь ее нагло использовали — кто только мог.
— И все-таки она усложнила расследование, да и я тебе не особенно помогла.
— Джозефина, месть не входит в мои рабочие обязанности.
Она уставилась в окно, чувствуя облегчение от того, что Арчи заговорил о Марте, но при этом не совсем понимая, о чем именно ему стоит рассказать.
— А почему ты не сказал мне, что получил письмо от Марты?
— Потому что решил: она свяжется и с тобой тоже, а если не свяжется, то нет никакого смысла ворошить прошлое. — Арчи подъехал к Кэмден-тауну и, не обращая никакого внимания на гудевшую позади него машину, с некоторым беспокойством посмотрел на Джозефину. — Так что: Холи-плейс или «Клуб Каудрей»?
— «Клуб Каудрей», — поспешно ответила Джозефина. — К разговору с Мартой я еще не готова.
Джозефина Тэй (без названия) Черновик № 1
Тюрьма «Холлоуэй», среда, 14 января 1903 года
За день до начала суда Амелия Сэч сидела в камере и ждала новостей о судьбе другой женщины. В тюрьме только и говорили, что о суде над Элеонор Вейл, но у Амелии имелась более серьезная причина, чем у кого бы то ни было, ждать вердикта по данному делу. Обвинения в адрес обеих женщин не слишком отличались друг от друга, и Амелия полагала, что приговор Вейл даст ей хотя бы представление о том, к чему ей следует готовиться.
Не то от холода, не то от ожидания Амелию без конца пробирала дрожь. В середине зимы тюремная одежда состояла из хлопчатобумажного балахона, тонкого жилета, пожелтевших от времени панталон и колючих черных шерстяных чулок с дырами величиной с кулак. Амелия понятия не имела, есть ли у этой жалкой формы летний вариант или она была рассчитана на все времена года, и теперь молила Бога, чтобы дал ей возможность убедиться в том или ином самой. Два месяца назад Амелия не поверила бы, что бесчеловечные условия «Холлоуэя» окажутся для нее меньшим из двух зол, но при одной мысли о дочери готова была хвататься за любую соломинку — только бы выжить. От каменного пола под ногами тоже веяло холодом, но это отвлекало Амелию от боли, пронзавшей ее всякий раз, когда она думала о том, что следующее Рождество Лиззи проведет без нее — как, возможно, и все последующие. Она тосковала по дочери еще больше, чем по утерянной свободе. Печаль об утраченном ребенке и тихий плач матери в ночи — неизбежные атрибуты избранного ею ремесла — уже давно отпечатались в ее сердце, но только сейчас эти невыносимые муки Амелии впервые приходилось испытывать самой.
