— Кто вы и что вы сделали с моими родителями?
Мама невольно улыбается и обнимает меня.
— Мы всего лишь волнуемся о наших девочках, и все.
Полагаю, вот как можно добиться от матери реакции. Но, по правде говоря, мне не стоило бы так удивляться, ведь Люк определенно обладает особой аурой. И вряд ли бы он произвел иное впечатление на родителей любой девочки-подростка.
ГЛАВА 7
ЛИЧНЫЕ ДЕМОНЫ
ФРЭННИ
Со вчерашнего дня в мыслях моих — только Люк. Я, пожалуй, даже одержима им. Этот взгляд… никто никогда не смотрел на меня так. При одном воспоминании об этом внизу живота что-то ворочается. Я смотрю на маму на переднем сиденье нашего семейного фургона. Не войди она вчера в комнату, не знаю, чем бы все закончилось.
Я сижу сзади и переключаю айпод, пялясь в окно всю дорогу до церкви и надеясь хоть мельком увидеть черную «шелби-кобру» шестьдесят восьмого года. Но вместо этого, как только мы подъезжаем к церкви, замечаю дедушкин темно-синий «мустанг» шестьдесят пятого года, сияющий на солнце. Верх машины откинут, а она сама готова к использованию.
— Не может быть! — кричу я.
— Похоже, назад ты поедешь на дедушкиной красавице, — улыбается мама.
— Не понимаю, из-за чего весь сыр-бор. Это всего лишь старая рухлядь. Кому понадобится такая машина, если можно купить совершенно новенькую? — спрашивает, как всегда, прагматичная Грейс.
— Дедушке понадобится, и мне тоже, — отвечаю я.
Сестра закатывает глаза и пожимает плечами.
Всю мессу дедушка ерзает на скамье. Чтобы уберечь себя от того же, я наблюдаю за Грейс, стоящей на коленях и перебирающей четки. Когда умер Мэтт, она выбрала другой путь, полностью посвятив себя Богу, словно Он может все исправить или изменить. Она всегда была слишком доверчивой. Даже наивной.
Молитвы не срабатывают. Это уж я испробовала.
Я снова смотрю на дедушку, вспоминая последний раз, когда по-настоящему вставала на колени и молилась. Это произошло три года назад. В субботу я проснулась посреди ночи словно от удара молнии, рассекшей сознание. Я зажмурилась от боли, и передо мной возник образ бабушки, лежащей в луже крови, в саду. Когда я позвонила ей, никто не ответил. Тогда я сказала маме, что мы должны поехать и проверить, но она лишь отмахнулась. Я не могла толком объяснить, зачем нам нужно ехать — это было сумасшествием, — поэтому вернулась в комнату и стала молиться.
Когда в тот день дедушка вернулся с рыбалки, то нашел бабушку в саду. Она упала с лестницы, напоровшись на ножницы для подстригания веток.
Тогда я поняла, что Бога нет.
В конце мессы, длившейся вечность, дедушка вскакивает со скамьи.
— Готова прокатиться?
— Я весь год была готова.
— Поехали!
Он направляется к выходу из церкви, я иду следом. Когда мы добираемся до машины, он открывает дверь водителя и протягивает мне ключи.
— Я за рулем? Не может быть!
— Ты заслужила, — улыбается он.
Я прыгаю за руль, включаю зажигание, и машина оживает. По радио звучит песня «Rolling Stones» — «Sympathy for the Devil». Я делаю громче.
— Просто восхитительно.
Я так широко улыбаюсь, что сводит скулы, и обхватываю руль.
— Ну, давай рули. — Его сияющие голубые глаза смотрят на меня.
Я подгоняю зеркала и сиденье, затем переключаюсь на первую и медленно выезжаю с парковки. Как только мы удаляемся от толпы, выезжая на дорогу, дедуля говорит:
— Газу прибавь-ка. Поглядим, на что она способна.
Я нажимаю на газ и лечу, ветер теребит волосы, прохладное утреннее солнце ласкает кожу.
— Она отлично держится! — перекрикиваю я рычание мотора, радио и ветер.
Бросаю взгляд на дедушку; он явно гордится мной.
— Ты хорошо поработала.
— Дедушка?
— Что?
— Если бы у дьявола была машина, то, как ты думаешь, какая?
— Черная «шелби-кобра», — говорит он, и я слышу в его голосе озорные нотки.
В желудке у меня что-то дергается.
— Какого года?
— Шестьдесят седьмого.
Близко.
Мы подъезжаем к дому.
— Оставь ее пока, — говорит дедушка. — Покатаемся попозже.
— Так каков наш следующий проект? Еще один «мустанг»?
— Возможно. Подумываю как раз о «шелби» шестьдесят седьмого. Иди-ка сюда. Хочу кое-что показать, — зазывает он, открывая парадную дверь.
Я с наслаждением вдыхаю сладковатый запах дыма от курительной трубки, пока мы петляем между потертым диваном и ореховым журнальным столиком в маленькой гостиной, направляясь в спальню в задней части дома. Дедушка берет с тумбочки деревянную рамку и протягивает мне.
— Бабушка когда-нибудь показывала тебе это?
— Нет, — говорю я, принимая фотографию и рассматривая ее.
На ней молодая пара: он — с темными волосами и небесно-голубыми глазами, в темно-синих джинсах и черной футболке. Парень обнимает девушку в бриджах и красном топе на бретельках, легкий ветерок теребит пшеничные волосы. Она сидит на капоте черной «шелби-кобры» шестьдесят седьмого года.
— В этот день я попросил руки твоей бабушки — летом после окончания школы.
— Ух ты. Вы такие молодые.
— Ну, в то время все, конечно, было иначе, но я до сих пор верю, что когда все по-настоящему, ты знаешь это.
Я снова утыкаюсь в фотографию — дедуля так крепко обнял бабулю, как будто вся его жизнь зависела от нее. А она, с блеском в сапфировых глазах и легкой улыбкой на губах, прижимается к нему.
— Она выглядит такой счастливой.
Дед довольно улыбается.
— Мы действительно были счастливы. Я в то время слыл смутьяном. Твой прадед считал меня дьяволом во плоти. Пытался выставить из дома, угрожал дробовиком. — Дедушка засмеялся. — Словно бы это помогло, будь я и впрямь дьяволом.
— И как тебе удалось переубедить его?
— Да я не сильно и пытался. Просто он вскоре понял, что я действительно люблю ее. Я всегда старался вести себя с ней порядочно. И через какое-то время он, видимо, решил: есть вещи похуже дьявола.
Я бросаю последний взгляд на фотографию и ставлю обратно на тумбочку, проводя по «шелби» указательным пальцем.
— У меня есть… друг, водящий «шелби» шестьдесят восьмого.
Выражение лица дедули становится серьезным, а на лбу собираются морщинки.
— И насколько он тебе «друг»? — с подозрением спрашивает он.
