Ага, вот оно! Площадь в виде почти правильного треугольника,
где посередине, на невысоком, квадратном кирпичном постаменте возвышается пушка
времен первой мировой, и под ее стволом сложена пирамидка из вовсе уж старинных
ядер, какими палили лет за сто до появления на конвейере таких вот трехдюймовок
– сюрреалистическое сочетание, если вдуматься, но местных, надо полагать,
вполне устраивает. Ибо наглядно показывает доблесть, проявленную их державой в
первую мировую: ну как же, она отправила на европейский фронт целый стрелковый
батальон и торжественно порвала отношения с Германской империей, а вдобавок
году в шестнадцатом береговые батареи одного из военных портов целых два часа
палили по той точке у горизонта, где какому-то бдительному вояке почудился
германский крейсер… Объективности ради стоит уточнить, что во вторую мировую
здешний, пусть и невеликий военно-морской флот вместе с союзниками патрулировал
прилегающие воды и пару раз вроде бы даже стрелял по настоящим, а не
привидевшимся подводным лодкам кригс-марине.
Нужныйдом располагался на другой стороне площади, фасадом к
ней, – но Мазур даже не посмотрел в его сторону, потому что время уже
наступило неурочное. Ощущая некоторое нетерпение – интересно, первый он
добрался или кто-то из ребят опередил? – он направился прямиком к
двухэтажному отелю, построенному из того же бурого кирпича. Потемневшая вывеска
на сей раз не могла поставить в тупик даже Мазура, знавшего по-испански лишь
пяток самых известных слов. Во-первых, ему подробно рассказали об этом именно
отеле, а, во-вторых, не нужно быть завзятым полиглотом, чтобы сообразить, что
означает надпись «Hotel Eldorado». Тоже мне, бином Ньютона…
По обе стороны входной двери – невысокое крылечко, обе
стеклянные половинки двери расписаны потемневшими цветами и узорами – горели
неяркие желтые шары на древних витых кронштейнах. Мазур повернул ручку и вошел
в обширный вестибюль, тускло освещенный, с потертым ковром под ногами и
массивными, неподъемными креслами, обтянутыми потускневшей материей. Тихо, и
пылью пахнет.
В дальнем конце вестибюля на старомодной конторке горела
настольная лампа с сиреневым стеклянным абажуром, по первому впечатлению,
ровесница военного монумента, а за ней в ленивой позе восседал индивидуум
немногим моложе и лампы, и монумента, взиравший на Мазура с философским
спокойствием счастливца, измерявшего время не часами и даже не веками, а,
пожалуй что, геологическими периодами. Полное впечатление, что человек с таким
лицом и не подозревает о существовании столь мизерных отрезков, как минуты и
часы. Было в старике нечто от изначальной и вечной египетской пирамиды.
Он так и не шелохнулся, пока Мазур преодолевал обширный
полутемный вестибюль. Лишь когда вошедший, непринужденно опершись локтями на
широкую стойку, выжидательно пожал плечами, старик вяло произнес пару фраз
по-испански.
– Нон абла эспаньоль
[3]
, – пустил в ход
Мазур одну из немногочисленных домашних заготовок. – Может быть, вы
говорите по-английски?
– Конечно, сеньор, – сказал старик на том же
наречии. – Как я догадываюсь, вы хотите снять номер?
Перед лицом такой проницательности Мазур даже не попытался
уверять, будто ищет, где можно подковать лошадь или купить прогулочную яхту. И
кивнул, стараясь придать себе столь же философский вид никуда не спешащего
человека.
– Надолго?
– Для начала – дня на три, – сказал Мазур.
– Ваш багаж прибудет?
Мазур мотнул головой и, не вдаваясь в долгие объяснения,
продемонстрировал тощий рюкзак.
– Шестьдесят долларов, – сообщил старикан. –
Тысяча извинений, сеньор, но у нас полагается платить вперед...
Цена, как тут же сообразил прошедший горнило вдумчивых
инструктажей Мазур, была безбожно задранной, но спорить не приходилось.
Наверняка высокая плата была чем-то вроде своеобразной страховки – всякого
можно ждать от вышедших из джунглей бродяг: чего доброго, по пьянке апартамент
спалит или засунет под кровать полкило контрабандного кокаина, так что хозяин
потом на взятки полиции разорится...
А посему Мазур без всякой торговли достал рулончик
«гринбеков», освободил его от резинки, отсчитал четыре десятки и четыре
пятерки, придвинул деньги к старикану. Тот без всякого проворства, без тени
алчности лениво смахнул их в выдвинутый со скрипом ящик стола, осведомился:
– Надеюсь, документы у сеньора в порядке?
– И паспорт, и виза, – Мазур сделал ленивое движение
рукой к внутреннему карману. – Желаете взглянуть?
Старик поднял ладонь:
– К чему мне, сеньор, я же не полицейский... Если документы
в порядке – буэно
[4]
. У нас цивилизованная страна, и
полиция не любит людей без документов. У вас же самого будут неприятности, если
что не так... Места у нас своеобразные, и народец попадается тоже...
своеобразный. Слышали, что вчера случилось на американской базе?
– Слышал что-то краем уха, – сказал Мазур. Ухмыльнулся:
– Ну, уж тут-то я решительно ни при чем...
– И слава богу, сеньор, и слава богу, – протянул
старик. – От таких вещей нужно держаться подальше. Утром в ту сторону
прошла колонна с солдатами, летают вертолеты, по джунглям рыщут и гринго, и
наша жандармерия, в такое время документы должны быть в полном прядке... –
он придвинул к себе толстую растрепанную книгу и ловко раскрыл ее в нужном
месте. – Как мне вас зарегистрировать, сеньор? – И нацелился на
чистую графу старомодной авторучкой. Мазур не без внутреннего злорадства
сказал:
– Меня зовут Джон Стьюгенботтхед.
Ремесло содержателя гостиницы, если заниматься им достаточно
долго, непременно воспитывает в человеке терпение и выдержку. Старикан остался
непроницаемым, но явственно вздохнул. Переспросил кротко:
– Простите, как ваша фамилия?
– Стьюгенботтхед, – сказал Мазур, ухмыляясь про себя.
Однако он недооценил старикана. Тот разделался с проблемой
молниеносно – попросту придвинул Мазуру толстенный гроссбух и попросил, не
моргнув глазом:
– Напишите уж сами, а то я человек необразованный, темный,
могу исковеркать вашу благородную фамилию, и сеньор, быть может, будет задет...
Поставьте число, потом фамилию, потом распишитесь, и на этом с формальностями
будет покончено...
Мазур бросил на страницу, заполненную лишь наполовину,
пытливый взгляд. Согласно проставленным датам, сегодня, до его появления, в
отеле зарегистрировались три постояльца. Быть может, все трое и были его
добрыми друзьями. Или двое. Или один. Или – никто. Он представления не имел,
под какими именами выступают остальные пятеро. Никто из шестерки не знал, какие
имена и подданство получили другие – так надежнее, правила игры...
Он поставил дату, вывел фамилию и неразборчиво расписался.
Придвинул книгу хозяину. Тот, небрежно ее захлопнув, осведомился:
