– Ну, знаешь! – взвилась Кристина с корточек,
оскорбленно сверкая прекрасными глазищами, ничуть не похожая в этот миг на
исполненных кроткой печали женщин Боттичелли.
– Отставить, – сказал Мазур. – У нас ведь нет
компрессора, так? Вполне может оказаться, что мне потребуются дополнительные
баллоны, а где их взять, если и ты полезешь под воду? Черт его знает, сколько
там придется ковыряться... Понятно?
Она еще какое-то время поливала Мазура строптивым взглядом,
но потом кивнула, смиряясь. Капитан за ее спиной одарил Мазура скупой, но
благосклонной улыбкой.
– Ну, что тянуть? – сказал Мазур, забрасывая лямки на
плечи.
Он действовал машинально, руки сами проделывали все
необходимые манипуляции, ловко и привычно. Совсем немного времени прошло –
и он уже стоял спиной к невысокому фальшборту с поднятой на лоб маской.
Кристина смотрела на него с восторгом и надеждой, что было все же приятно, Хольц
– примерно так же, капитан – по-прежнему флегматично, а оба индейца, голые по
пояс жилистые ребятки в драных джинсах, к зевакам не примкнули вовсе, они,
умело держа свои обшарпанные винтари, наблюдали за берегом, каковой был
безмятежно тих. Солнце сияло, синяя гладь сверкала мириадом искорок. Рай на
земле, да и только...
– Ну, посматривайте здесь... – сказал Мазур всем
сразу. – Чтобы мне было куда возвращаться...
Он надел маску, взял в рот загубник и привычно кувыркнулся
за борт спиной вперед, вошел в воду без брызг, стал погружаться, размеренно
колыша ластами, под знакомое насквозь, ритмичное пощелкивание клапанов, уходя
все глубже в сгущавшийся сумрак. Он снова был в мире, где нет ни ветра, ни
дождей, где тело теряет вес, а на смену привычным пяти чувствам порой приходят
такие, что и не опишешь толком сухопутнымисловечками...
Он уверенно шел на глубину, оставляя левее три колыхавшихся
поблизости друг от дружки троса. Вокруг шныряли стайки больших и маленьких рыб,
судя по реакции – непуганых человеком, подплывавших совсем близко. Сумрак
густел, хотя видимость все же оставалось приличной. На глубиномер он почти не
смотрел – и без того по давлению на уши, по крепнувшему обжатиюводы, по иным,
неописуемым словами признакам определяя пройденный путь.
Когда до дна осталось совсем немного, он в два гребка
перевернулся горизонтально. Проплыл немного в сторону...
Темная протяженная глыба медленно проявиласьв зеленоватом
сумраке. Мазур всплыл над ней, присмотрелся. На корпус субмарины это уже мало
походило – вездесущие ракушки покрывали останки бугристым слоем. Оценивая
открывшееся зрелище взглядом опытного военного, он быстро понял, что сорок лет
назад все произошло именно так, как рассказывал Хольц: подлодку разломило
взрывом почти пополам, взрывная волна искорежила, вмяла, перекосила переднюю
часть рубки, и в гнутой абстрактной скульптуре с трудом угадывался зенитный
автомат, из которого на свою же голову так метко сработалпокойный канонир... А
вон там, вне всякого сомнения – кусок самолетного крыла, еще можно различить
американские опознавательные знаки. Он быстренько прикинул в уме: на
«Эвенджерах» у янкесов летали по двое, а подлодка такого класса брала на борт
не менее полусотни членов экипажа. Все они тут и лежат в посмертном
единении – как в сотнях других мест, где бывшие враги успокоились
вповалку, и не осталось от них не следа, потому что косточки истаяли в морской
воде. В точности так, как далеко отсюда, у берегов Эль-Бахлака, еще белеют
где-то на глубине черепа наших и ихних, и никакой больше вражды, один только
вечный покой – а вот с вечной памятью обстоит гораздо хуже, нет никакой вечной
памяти, если откровенно...
На душе у него было смурно. Нацисты, конечно, сволочь такая,
атлантические пираты – но война давно кончилась, там, наверху, клубились и
бушевали совсем другие проблемы и споры, и никто из тех, кто ушел на дно вместе
с подлодкой, не был демоном – и девки красивые с ними спали, и родители
старенькие взирали гордо, и никто из этих ребят не хотел упокоиться на дне, а
вот поди ж ты... Сосчитает кто-нибудь когда-нибудь, сколько нас, таких вот,
лежит на дне морском? Ох, вряд ли...
Отогнав всякие эмоции, Мазур подплыл к темному провалу
неправильной формы, посветил внутрь фонарем – разлохмаченное железо, обрывки труб
и магистралей, вовсе уж непонятные лоскуты... Высмотрев поблизости на дне
подходящий камень, запустил его внутрь. Далеко вознесся протяжный звук удара.
Из черного провала брызнули вспугнутые рыбешки.
Работка предстояла опасная, если откровенно. Вряд ли там,
внутри, скрывалась какая-то тварь вроде незабвенного Большого Музунгу, о
котором до сих пор вспоминалось с холодком по спине. Дело в другом: в узеньких
проходах, в тесных каютах, внутри лежавшей с креном в добрых пятьдесят градусов
на левый борт подводной лодки чертовски легко зацепиться за что-нибудь
баллонами или лямками, застрять основательно. По всем уставам полагается, чтобы
при подобных исследованиях тебя бдительно страховали столь же квалифицированные
пловцы – но где ж их взять, не Кристину же было с собой тащить...
Мысленно вздохнув, Мазур заплыл в проем и, светя себе
сильным фонарем, с величайшей осторожностью стал помаленьку продвигаться вперед
мимо нетронутых магистралей, мимо закрытых дверей, над всяким хламом. Из-за
сильного крена коридор выглядел вовсе уж сюрреалистически, приходилось в уме
постоянно его выпрямлять в надлежащем ракурсе, вспоминая к тому же тщательно
вычерченные Хольцем схемы.
Рыбья мелочь шныряла вокруг, окончательно убедившись, что
Мазур им не враг и не конкурент. Он продвигался вперед осторожными гребками, то
и дело замирая, тщательнейшим образом изучая лучом фонаря очередной участок
пути. Все двери распахнуты, ни одна не задраена – никто попросту не успел не то
что предпринять должные меры, вообще понять происшедшее. Вот вам и очередной
военный парадокс – будь стрелок на зенитке чуточку поплоше, ничего этого и
не случилось бы...
Вот оно! Та самая дверь, которую описывал Хольц. Мазур
осторожно встал обоими ластами на превратившуюся в пол вогнутую стенку,
притопнул, убедился, что под ногами ничто не обрушится, не поползет. Дверь была
не перед ним, как приличной двери полагается, а нависала над головой слева.
Действуя с максимальной осторожностью, примостив фонарь так,
чтобы светил прямо на руки, Мазур принялся за дело. Дверь открывалась внутрь,
она, конечно, не была герметичной, за сорок лет в каюту, конечно же, затекла
вода, заполнив весь объем и вытеснив воздух. Теперь «внутрь» превратилось во
«вверх». Задачу это осложняло несказанно.
Ну что же, он умел работать на глубине, иногда вытворяя там
такое, что нормальному человеку и в голову не придет. Хорошо еще, что это не
броневой лист, а алюминиевая пластина – на подлодках испокон веков
боролись с лишним весом, как только могли...
Открыватьдверь было бы слишком трудным и опасным
предприятием – и Мазур принялся ее пробивать, сплавав за мешком с
инструментами. Работа была монотонная, скучная – дыра, дыра, дыра, манипуляции
увесистым молотком и долотом...
