Даймон улыбается в ответ:
– Ты прикупил это тряпье на благотворительной распродаже или тебе действительно кажется, что ты круто выглядишь?
Ящерица возвращает ему улыбку:
– Умно сказано.
Когда Даймон проходит мимо, Ящерица с силой бьет его по кадыку, хватает за затылок и швыряет лицом в металлическую дверь.
– У меня просто встает от немотивированного насилия,– говорит Ящерица.– Скажи еще что-нибудь умное…
С разбитым в кровь носом Даймон поднимается и, спотыкаясь, выходит в коридор. Дверь снова закрывается.
Или я схожу с ума, или стены туалета искажаются, выгибаясь внутрь. Время тоже искажается. Часы встали, я не имею ни малейшего представления о том, как долго уже здесь нахожусь. По полу бредет таракан. Набираю в ладони воду и пью. Потом начинаю играть в игру, которая часто помогает мне успокоиться: ищу Андзю в своем отражении. Я часто ловлю ее черты в верхней части своего лица. Пробую поиграть по-другому: сосредоточиваюсь на лице своей матери; отделяю ее лицо от своего; остаток должен принадлежать моему отцу. Может ли быть, что мой отец – это Риютаро Морино или Дзюн Нагасаки? Даймон намекнул, что именно по распоряжению Морино нас привезли сюда. Но он также намекнул, что Морино потерял свою власть. Потерял настолько, что не в состоянии содержать парк «кадиллаков». Я сосу бомбочку с шампанским. Болит горло. Госпожа Сасаки решит, что Аояма был прав на Мой счет: я – ни на что не годный тип без чувства ответственности. Снова появляется таракан. Рассасываю свою последнюю бомбочку. Ящерица наблюдает за мной в зеркало – я вздрагиваю.
– А вот и минута, которой ты так долго ждал, Миякэ. Отец хочет тебя видеть.
«Валгалла» – это курортный отель невероятных размеров. Когда его достроят, он будет самым шикарным в Токио. Сахарные люстры, молочные ковры, сливочные стены, серебряные светильники. Кондиционеры еще не установлены, поэтому коридоры отданы на милость солнцу, и под всем этим стеклом я уже через полминуты начинаю Сливаться потом. Густой запах коврового покрытия и свежей краски. Над дальним углом заграждения, идущего по периметру строительства, я вижу громадный купол «Ксанаду», внизу – внутренние дворики и даже искусственную реку и искусственные пещеры. Окна полностью лишают внешний мир цвета. Все окрашено в тона военной кинохроники. Воздух сухой, как в пустыне. Ящерица стучит в дверь с номером «333».
– Отец, я привел Миякэ.
Я понимаю, как ужасно ошибся. «Отец» – значит не «мой отец»; «отец» – значит «крестный отец Якудзы». Я бы рассмеялся, если бы сегодняшние события не приняли такой опасный оборот. В следующую секунду раздается хриплый голос:
– Входи!
Дверь открывается изнутри. В идеально чистом зале для совещаний за столом сидят восемь человек. Во главе стола – мужчина лет пятидесяти с небольшим.
– Дайте малышу стул.
Его голос дерет слух, как наждачная бумага. Впалые глазницы, толстые губы, покрытая пятнами шелушащаяся кожа – так обычно гримируют молодых актеров, исполняющих роли стариков,– и бородавка в углу глаза, будто огромный сосок, выросший не в том месте. Мои запоздалые опасения оправдались: если этот тролль – мой отец, то я – Кролик Миффи. Я сажусь на место подсудимого. Меня собирается судить сборище опасных незнакомцев, а я даже не знаю, в чем обвиняюсь.
– Итак,– говорит этот человек,– вот он, Эйдзи Миякэ.
– Да. А кто вы?
* * *
Смерть предоставила мне выбор. Выстрел в упор, который вышибет мне мозги, или падение с тридцати метров. Франкенштейн с помощником режиссера этого черного фарса заключают пари – какой способ я предпочту. Когда кончается надежда, уже не теряешь от страха голову. Вот и Монгол, идет ко мне по недостроенному мосту. Мой правый глаз так распух, что ночь перед ним плывет. Да, конечно же, я напуган и расстроен тем, что моя глупая жизнь заканчивается так быстро. Но больше всего на меня давит кошмар, груз которого не дает идти. Я – как скотина на бойне, ждущая, что ей размозжат череп. Зачем говорить что-то? Зачем умолять? Зачем пытаться бежать, когда единственный выход – падение в темноту? Если голова и уцелеет, то остальное тело – нет. Монгол сплевывает и кладет в рот свежую пластинку жвачки. Вынимает пистолет. После того что случилось с Андзю, мне по нескольку раз в неделю снилось, что я тону, пока у меня не появилась гитара. В тех снах я справлялся со страхом, прекращая борьбу, и сейчас я делаю то же самое. У меня осталось меньше сорока секунд. В последний раз я разворачиваю фотографию своего отца. Его лица сгиб не коснулся. Да, мы действительно похожи. Хоть в этом мои мечты сбылись. Он грузнее, чем я думал, но выглядит отлично. Касаюсь его щеки в надежде, что, где бы он ни был, он это почувствует. Далеко внизу, на отвоеванной у моря земле, слышны восклицания Ящерицы:
– Додергался!
Бах!
Добивать раненых ему интересней, чем смотреть, как умру я.
– На тебя тоже икота напала, а?
– Бах!
– Пушка! Вот самая клевая видеоигра!
Бах! Один из «кадиллаков», оживая, шуршит колесами. На фотографии мой отец сидит за рулем, улыбаясь тому, что говорит ему Акико Като, которая садится в машину. Далекий черно-белый день. Ближе друг к другу нам быть не дано. Звезды.
* * *
– Кто я? – Глава Якудзы повторяет мой вопрос. Его губы едва шевелятся, а голос звучит совершенно безжизненно. – Мой бухгалтер называет меня «господин Морино».
Мои люди называют меня «Отец», Мои налогоплательщики называют меня «Бог». Моя жена называет меня «Деньги». Мои любовницы называют меня «Потрясающий».– Всплеск юмора.– Мои враги называют меня именами своих кошмаров. Ты будешь называть меня «Господин».– Он вынимает сигару из пепельницы и зажигает ее снова.– Сядь. Мы и так выбились из графика.
Делаю, что приказано, и обвожу взглядом присяжных. Франкенштейн, чавкающий биг-маком. Одетый в кожу человек с обветренным лицом, который, по всей видимости, медитирует, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Женщина, которая набирает что-то на портативном компьютере со скоростью пианистки. Она напоминает Маму-сан из «Пиковой дамы», и тут я понимаю, что она и есть Мама-сан из «Пиковой дамы». Она не обращает на меня внимания. Слева – три фоторобота из списка бандитов Якудзы. Отделение духового оркестра на отдыхе. Сквозь щель приоткрытой двери уголком глаза я замечаю одетую в свободную юкату девушку, которая лижет фруктовый шербет на палочке. Когда я пытаюсь поймать ее взгляд, она отступает и скрывается из виду. Ящерица садится на стул рядом со мной. Риютаро Морино смотрит на меня поверх наваленной перед ним кучи пенопленовых коробок с закусками. Звуки дыхания, скрип стула, на котором сидит Кожаный пиджак, теппети-теп-теп компьютерной клавиатуры. Чего мы ждем? Морино прочищает горло:
– Эйдзи Миякэ, что ты скажешь в свое оправдание?
– В чем меня обвиняют?
Нож Ящерицы оставляет глубокую царапину по краю стола. Он останавливается в дюйме от моего большого пальца.
