— А как же мы, папка? Мы не отправимся в ад?
Я обвел рукой поля, на которых зеленела кукуруза.
— Как ты можешь так говорить, когда видишь, какой вокруг рай? И тем не менее она собирается выгнать нас отсюда с той же решимостью, с какой ангел с огненным мечом выгнал Адама и Еву из Эдема.
Сын смотрел на меня. В тревоге. Мрачный. Меня печалило, что я отравляю его душу такими словами, но в глубине души верил тогда и верю теперь, что это ее вина, а не моя.
— И подумай, — продолжил я, — если она поедет в Омаху, то в аду ей выроют более глубокую яму. Если она заберет тебя с собой, ты станешь городским мальчиком…
— Никогда не стану! — прокричал он так громко, что вороны поднялись с изгороди и улетели в синее небо, словно клочки покрытой сажей бумаги.
— Ты молодой, станешь, — гнул свое я. — Забудешь все это… привыкнешь к городу… и начнешь рыть собственную яму.
Если бы он на это сказал, что убийцам никогда не воссоединиться со своими жертвами в раю, то поставил бы меня в тупик. Но то ли его теологические познания не отличались такой глубиной, то ли он не хотел об этом задумываться. И вообще, существует ли ад или мы сами создаем его для себя на земле? Оглядываясь на восемь последних лет моей жизни, я склоняюсь ко второму варианту.
— Как? — спросил он. — Когда?
Я ему ответил.
— А потом мы сможем и дальше жить здесь?
Я заверил его, что сможем.
— А больно ей не будет?
— Нет. Раз — и все.
Его это устроило. Однако ничего подобного не произошло бы, если бы Арлетт не спровоцировала все сама.
Мы решили поставить точку субботним вечером где-то в середине июня, который, насколько я помню, выдался таким же солнечным и теплым, как и в любой другой год. Летними вечерами Арлетт иногда выпивала стакан вина, но никак не больше. На то была причина: она относилась к тем людям, которые не могут выпить два стакана вина, чтобы потом не выпить четыре, шесть, целую бутылку. И еще одну, и еще. «Мне приходится быть очень осторожной, Уилф. Очень я люблю это дело. К счастью, у меня сильная воля».
В тот вечер мы сидели на крыльце, наблюдая, как последний дневной свет уходит с полей, и слушая убаюкивающее стрекотание цикад. Генри ушел в свою комнату. Он едва прикоснулся к ужину, и когда мы с Арлетт сидели на крыльце в одинаковых креслах-качалках, с вышитыми буквами «МА» и «ПА» на подушках сиденья, я вроде бы услышал, что где-то кого-то рвет, и подумал, что в решающий момент сын может сдрейфить, а его мать утром проснется в отвратительном настроении из-за похмелья, не зная, насколько близко подошла к тому, чтобы больше никогда не увидеть восход солнца в Небраске. И все же я решил продолжить реализацию плана. Почему? Потому что ничем не отличался от русской матрешки? Возможно. Возможно, все люди такие. Во мне жил Коварный Человек, а в нем — Надеющийся. Этот тип умер где-то между 1922 и 1930 годами. А Коварный Человек, сыграв свою роль, исчез сразу же. Без его планов и честолюбивых устремлений жизнь обратилась в пустоту.
Итак, я принес на крыльцо бутылку вина, но она накрыла рукой свой пустой стакан, когда я попытался его наполнить.
— Тебе незачем подпаивать меня, чтобы получить то, чего ты хочешь. Я тоже этого хочу. У меня все зудит. — Она развела ноги и сунула руку в промежность, чтобы показать, где у нее зудит. Внутри ее жила Вульгарная Женщина, — может, даже Шлюха, — и вино всегда на нее так действовало.
— Все равно выпей еще стакан, — настаивал я. — Нам есть что отпраздновать.
Она с опаской посмотрела на меня. Даже после единственного стакана вина ее глаза увлажнились (словно она оплакивала все то вино, которое хотела выпить, но не могла) и в закатном свете стали оранжевыми, как глаза фонаря-тыквы с горящей внутри свечой на Хэллоуин.
— Судебного иска не будет, — продолжил я, — и развода тоже. Если «Фаррингтон компани» сможет заплатить за мои восемьдесят акров так же щедро, как и за твои сто, наш спор окончен.
И тут, впервые за всю нашу семейную жизнь, у нее в прямом смысле отвисла челюсть.
— Что ты сказал? Я не ослышалась? Не вздумай дурить мне голову, Уилф!
— Я не дурю, — ответил Коварный Человек с убеждающей искренностью. — Мы с Генри много говорили об этом…
— Вы действительно постоянно шептались, это правда. — Она отняла руку от стакана, и я воспользовался представившейся возможностью. — Сидели то на сеновале, то около поленницы, то на дальнем поле, всегда голова к голове. Я думала, речь у вас шла о Шеннон Коттери. — Фырканье и вскидывание головы. Но мне показалось, что ей немного взгрустнулось. Она пригубила второй стакан. Два маленьких глотка — и она еще могла поставить его на столик и пойти спать. Четыре — и я мог снова протянуть ей бутылку. Не говоря уж о двух других, которые стояли наготове.
— Нет, — ответил я, — речь шла не о Шеннон. — Вообще-то я однажды видел, как Генри держал ее за руку, когда они шли в школу Хемингфорд-Хоума, от которой наш дом отделяли две мили. — Мы говорили об Омахе. Пожалуй, он готов переехать туда. — Я старался не перегибать палку после одного целого стакана вина и двух глотков из второго. Мою Арлетт отличала подозрительность, она всегда пыталась докопаться до истины. И разумеется, в данном случае ее раскопки наверняка дали бы результат. — Во всяком случае, он готов попытаться. Омаха не так уж и далеко от Хемингфорд-Хоума…
— Да, недалеко. Я тысячу раз повторяла это вам обоим. — Еще глоточек, и на этот раз стакан на стол она не поставила. Оранжевый свет на западе, постепенно переходящий в зелено-лиловый, казалось, горел в ее стакане.
— Если бы речь шла о Сент-Луисе, тогда совсем другое дело.
— Я отказалась от этой идеи, — ответила она. Это, естественно, означало, что она уже прикинула такой вариант и поняла, что это будет очень проблематично. И все, конечно же, за моей спиной. Все за моей спиной, за исключением визита к юристу компании, и это она сделала бы без моего ведома, если бы не желание использовать его как дубинку, которой она могла бы меня колотить.
— Компания возьмет все целиком, как думаешь? — спросил я. — Все сто восемьдесят акров?
— Откуда мне знать? — Еще глоток. Второй стакан наполовину опустел. Если бы я сейчас сказал, что она выпила достаточно, и попытался отобрать у нее стакан, она бы его мне не отдала.
— Ты знаешь, я не сомневаюсь. Ты думала о ста восьмидесяти акрах, как думала о Сент-Луисе. Ты наводила справки.
Она искоса посмотрела на меня, изучающе так посмотрела, потом хрипло рассмеялась:
— Может, и наводила.
— Наверное, мы сможем найти дом на окраине, — предположил я. — Чтобы видеть поле или два.
— И ты будешь там целыми днями просиживать зад в кресле-качалке на крыльце, отправив жену на работу? На-ка, наполни его. Если уж мы празднуем, так давай праздновать.
