— Ну и как, отдулись? — спросил Бурдюк, вынимая из кармана пачку сигарет «HB», — вы ведь оба тоже хороши были.
— Вот именно, хороши, — засмеялся Асланов, — Петрович ей засаживал, а Капитан стоял рядом со спущенными штанами и читал наизусть Лермонтова.
Все заржали, потом Бурдюк закурил, и Петрович открыл окно.
Высунув локоть на улицу, он откинул голову на подголовник и, следя за выплывавшим из салона дымом, задумчиво произнес:
— И все-таки я не могу понять. Кассету нам доставили в четыре часа. А пожар начался в двенадцать.
Он посмотрел в зеркало на Асланова и спросил:
— Пацан этот черномазый, он, когда кассету отдавал, что сказал?
— Да я уже тебе десять раз об этом говорил, — недовольно ответил Асланов.
— Нужно будет, и сто десять расскажешь, — нахмурился Петрович.
— Ну, прибегает этот арапчонок, говорит пароль, я сразу понял, что от Наташи. Потом дает мне кассету и начинает извиняться по-английски, что задержал доставку. Сказал, что его послали в десять часов…
— Точно сказал, что в десять? — перебил его Петрович, — а ну, повтори, как он сказал.
— Слышь, Петрович, ты меня за дурачка-то не держи, — возмутился Асланов, — я, между прочим, английскую школу окончил и в универе, кроме того, учился.
— А я тебя не спрашиваю, где ты учился, — невозмутимо парировал Петрович, — я тебе сказал — повтори, значит — повтори.
Асланов раздраженно поморщился и преувеличенно четко сказал:
— Тэн о’клок. Повторить?
— Ты не хами, Асланов. Точно — «тэн»? Уверен?
— Да точно, точно, угомонись ты, Петрович! Тоже мне, Штирлиц.
— Я-то не Штирлиц, да вот и ты — не Шелленберг. В таких делах мелочей нет.
Он открыл пачку «Кэмел» и, смяв ее, сказал:
— Дай-ка сигаретку, Бурдюк, а то у меня все вышли.
Бурдюк протянул ему пачку, и Петрович тоже закурил.
Из открытого окна «Фольксвагена» повалил дым, который выпускали теперь уже два глубоко затягивавшихся заядлых курильщика.
— Так вот, меня смущает, во-первых, то, что кассета болталась неизвестно где целых шесть часов, а во-вторых — что на записи не было голоса Шапошникова.
— А что, Санек у нас Шапошниковым был? — спросил Асланов.
— А ты будто не знал, — ответил Петрович и посмотрел в зеркало.
Асланов пожал плечами и ответил:
— Я же с ним не работал, так что для меня он — Санек и Санек.
— Александр Егорович Шапошников, — веско сказал Петрович, — капитан ФСБ. Работал под руководством Арцыбашева, а после его гибели попал под начало генерала Рудновского. Знать надо.
— Ну, теперь знаю, — согласился Асланов, — только что толку, он теперь апостолу Петру честь отдает.
— Да-а… — протянул Петрович, — это уж точно.
— Так чего ты там про время-то говорил, — сказал внимательно слушавший их диалог Бурдюк.
— Да я уже не про время, а про то, что на записи не было голоса Санька. А ну-ка, послушаем ее еще разочек. Не помешает.
Петрович вынул из внутреннего кармана кассету и вставил ее в роскошный «Пионер», располагавшийся на приборной панели машины.
Перемотав пленку на начало, он нажал на кнопку воспроизведения, и в салоне «Фольксвагена» раздалось сначала шипение, а потом искаженный записью женский голос:
— …нам помочь. Ты ведь знаешь, что мы — друзья. Правда, Костя?
Пауза.
Тихий мужской голос расслабленно ответил:
— Да, Наташа, мы друзья…
Петрович нажал на «стоп» и, повернувшись всем телом в сторону заднего сиденья, посмотрел на сидевших там Асланова и Бурдюка и сказал:
— Ну, господа шпионы, вам не кажется странным, что запись не сначала?
— Да, я тоже об этом подумал, — сказал Бурдюк.
— Индюк думал и в суп попал, — заметил Петрович, — на другой стороне пусто, значит, должна быть еще одна кассета.
Асланов поднял бровь и сказал:
— Почему это?
Петрович усмехнулся и сказал:
— Объясняю для тупых. Когда в магнитофон вставляют новую кассету, то запись начинается с самого начала. Сторона — сорок пять минут. Потом кассету переворачивают и продолжают запись на другую сторону. Заметь, не берут другую кассету, а пишут на другой стороне этой же. Я понятно объясняю?
Асланов промолчал.
— Молчишь. И правильно, лучше молчи и слушай. Так вот, пишут на другой стороне кассеты. И тогда, раз запись не сначала, то ее начало должно быть на другой стороне. А она чистая. Значит, была еще одна кассета. И если теперь пошевелить мозгами, то мы имеем два варианта. Первый, самый простой, таков: оба, и Наташа и Санек, по рассеянности забыли вовремя включить запись и сделали это позже. И, соответственно, утеряна действительно небольшая и, возможно, несущественная часть разговора. Второй, более сложный и более неприятный, — утеряно полтора часа информации, которая могла оказаться важной.
— Вот именно, утеряна, — осенило вдруг Бурдюка, — а если Наташа дала посыльному две кассеты, а он потерял одну из них?
— Возможно, — кивнул Петрович, — но теперь уж этого арапчонка не найти. А вот если Наташа решила, что на первой кассете нет ничего важного, то это очень плохо. Она не могла ничего решать, ее дело — выполнять приказы. Решают другие люди. Вот так.
Он помолчал и сказал:
— Ладно, давайте слушать.
И в машине снова зазвучали голоса Наташи и Знахаря.
— …ты понимаешь, Костик, это очень важно, — произнесла Наташа, — от этого зависит очень многое. Люди могут пострадать, беда будет.
— Я понимаю, Наташа…
— Вот и хорошо, Костик, — ласково произнесла Наташа.
Помолчав, она спросила:
— Ты в Эр-Рияде где жил?
— В гостинице «Мустафа».
— Там бассейн хороший?
— Их там целых четыре.
— А номер у тебя большой был?
— Большой, красивый… Светлый такой…
— Ты потом в банк пошел?
— Да.
— А в какой банк?
— В королевский банк принца Эль Фаттах Сеида.
— Ты точно помнишь?
— Конечно.
Разговор Наташи и Знахаря напоминал ленивую беседу двух очень уставших и очень доброжелательных людей, которые относились друг к другу с большой симпатией и с безграничным доверием.
— Хорошо ведет, — одобрительно прокомментировал Асланов.
Петрович кивнул.
После небольшой паузы Наташа продолжила ласковый допрос:
