Позавчера, свалив из спецквартирки, в которой начинался пожар, и усевшись в арабский микроавтобус, мы проехали по Гамбургу несколько километров и затем бросили машину в каком-то переулке. Дальше мы пошли пешком и буквально через триста метров наткнулись на один из маленьких авторынков, которых по всей Германии было немеряно.
За оградой из проволочной сетки стояло не больше десятка подержанных машин. Рядом с распахнутой дверью небольшого вагончика сидел на стуле толстый немец и читал газету. Завидев нас, вошедших в ворота его хозяйства, он бросил газету и, улыбаясь, поспешил нам навстречу. Наташа заговорила с ним по-немецки, и я несколько удивился тому, как ловко это у нее получалось. Я и не знал, что она может так здорово шпрехать. Через две минуты переговоров хозяин подвел нас к старому, но сверкавшему, как новый, двухдверному «Кадету» и снова заговорил.
Наташа понятливо кивала и, когда он закончил свою рекламную речь, перевела мне то, что он сказал.
— Машине двенадцать лет. На ней ездил старый священник, так что она почти как новая. Потом он умер от старости, и его вдова выставила «Кадет» на продажу. Он хочет тысячу четыреста марок и дает гарантию на три месяца. Что скажешь?
Я подумал, морща лоб, и сказал:
— Телега — что надо. Главное, что она не бросается в глаза. Спроси-ка его еще раз про техническое состояние.
Она спросила, и немец разразился целой речью. Он жестикулировал, как Гитлер в Рейхстаге, и я даже без перевода понял, что за эту машину он готов отвечать памятью предков до двенадцатого колена, всем своим состоянием и даже собственной жопой. Кроме того, как сказала Наташа, машина была зарегистрирована, имела номера и в следующий раз в полицию следовало наведаться не раньше, чем через полтора года. Я отсчитал немцу деньги, и он написал какую-то бумагу на немецком, которую Наташа прочла и одобрила. Затем мы уселись в «Кадет», который и в самом деле оказался в превосходном состоянии, и укатили восвояси.
Отъехав от Гамбурга километров на пятьдесят, мы остановились в городке с названием Блауберг и вперлись в двухэтажную гостиницу, в которой, кроме нас и компании баптистов, судя по всему, постояльцев больше не было.
И вот теперь, вот уже вторые сутки, мы валялись на четырехспальной кровати, прикладывались к высоким стаканам и пялились в телевизор. На столике была разложена разнообразная вкусная хавка, которой мы затарились в соседней лавке, в холодильнике было полно купленной там же выпивки, короче — мы расслаблялись и отдыхали. После таких приключений это было необходимо. Но рано или поздно отдых должен был закончиться, и поэтому мне следовало хорошо обдумать дальнейшие действия.
Я снял руку Наташи со своего хозяйства, которое она уже в сотый раз возбуждала, а затем, поиграв, бросала, и сказал:
— Да… К сожалению, об этом вкладе можно забыть. Но это не беда. В Дюссельдорфе у меня есть еще одна коробочка, и в ней лежит то же самое.
Наташа аж подскочила.
— Правда? — радостно закричала она, — вот здорово!
И ее радость была самой что ни на есть неподдельной и искренней.
Ну а какой же, спрашивается, может быть радость продажной суки, которая узнала, что тот, кто был ее спонсором, не лишился, оказывается, своего богатства? Такая радость могла быть только самой настоящей.
Она уселась на постели и, покачивая перед моим носом двумя розовыми грушами с коричневыми сосками, спросила:
— А там у тебя много лежит?
Эх, Наташа, Наташа, ну куда же ты так спешишь! Ну нельзя же быть такой дурой! Хоть ты и агент ФСБ, но ума у тебя, как у курицы. А может быть, наоборот? Может быть, ты специально хочешь убедить меня в том, что ты простая и жадная, как гаишник. Чтобы я расслабился и держал тебя за идиотку. И чтобы забыл об осторожности и дал тебе возможность сыграть со мной в последнюю игру. Интересно, интересно…
— Ну, я тогда на всякий случай разделил камни на две части. Одну из них положил здесь, в Гамбурге, а другую — в Дюссельдорфе. Жалко только, что большая часть была здесь. Ну да ничего. Там все равно хватит лет на двести красивой жизни.
О том, что в Европе имеются еще три банка, в которых лежали мои коробочки, Наташе было знать совсем необязательно. Я бы даже сказал, что она не должна была знать об этом ни в коем случае.
Наташа наклонилась ко мне и ее сосок скользнул по моим губам.
— Ты обещал помочь. И у меня есть вопрос. Я понимаю, что это слишком прямой вопрос, но все же задам его. Сколько денег ты собираешься дать мне? Я могу знать об этом сейчас?
Глядя на колыхавшуюся перед моим лицом женскую грудь, я вздохнул и решил чуть-чуть подождать с ответом. Интересно, подумал я, она что — рассчитывает вынести на своих сиськах все мои деньги? А между прочим, если хорошенько подумать, то вся история человечества говорит о том, что именно так все и происходит. Могущественные, жестокие, грозные и сильные мужики не только отдавали огромные состояния ради минутного обладания похотливой сучкой, но и совершали ради этого предательства, убивали друзей и развязывали войны между государствами.
И сейчас Наташа пускает в ход этот проверенный тысячелетиями прием. И ждет, что Знахарь, опьяненный похотью, пообещает ей отдать… Интересно, на сколько она рассчитывает? Скорее всего, на половину. Ну как же, как же, мы же с ней столько перенесли вместе, так рисковали! А интересно, она помнит, как сдала меня Арцыбашеву? Я, например, помню. Очень даже хорошо помню. И никогда не забуду.
А Наташа продолжала обрабатывать меня, повинуясь своему женскому хищническому инстинкту. Она, не убирая свою, надо признать, очень неплохую, грудь от моего лица, откинула одеяло и осторожно взяла меня за член. Он тут же выпрямился и потолстел. Слегка сжав руку, она стала медленно водить ей вверх и вниз, и он напрягся, как солдат перед генералом. Ну что ж, подумал я, деньги — деньгами, а от удовольствия я еще никогда не отказывался. И я раздвинул ноги. Наташины пальцы пробежались ниже, и она бережно сжала рукой две скользившие в мошонке теплые и твердые округлости. А уж твердыми они были — будьте-нате! После двух суток постоянного возбуждения в них накопилось столько взрывчатой силы, что можно было с двух метров пробить лист фанеры-тройки.
Я сжал губами елозивший по ним коричневый сосок, и Наташа застонала. Видимо, за те двое суток, что она играла с моим членом, у нее тоже вроде как сперма в голову ударила. Моя, естественно, сперма. Та самая, которой ей за это время так и не досталось. Но я чувствовал, что скоро она ее получит в избытке. Главное, чтобы у нее мозги не вылетели, как тогда у Горелого в Нью-Йорке. А то возись тут потом с очередным трупом!
Наташа застонала громче, и тут, видимо, ее терпение лопнуло.
Резко отняв свою грудь от моего лица, она бросилась туда, где находилось главное, интересовавшее ее в этот момент, и наделась горячим и тесным ртом на мой напрягшийся член с такой силой, будто хотела совершить самоубийство. Она стонала и скулила и быстро водила головой вверх и вниз так, что ее волосы развевались в воздухе. Она самозабвенно сосала член с таким чмоканьем и всхлипыванием, с каким сосет волчицу рассерженный детеныш.
