Дядя Паша едва заметно кивнул, буравя меня маленькими недобрыми глазками. Очень недобрыми. Ну, Стилет, если ты тут облажаешься, придется… Ладно, раз сказал, что все будет в порядке, буду верить до конца.
— Татарин, — Стилет повернулся к мужику, которого можно было и не называть, потому что и так было видно, что это именно татарин, — тоже уважаемый человек. Он к нам из Москвы от люберецкой и долгопрудненской братвы приехал. Столица, сам понимаешь, всегда столица.
Татарин посмотрел на меня хитрыми щелочками и едва заметно улыбнулся. Я ответил на его полуулыбку вежливым наклоном головы.
— Ну, и Лысогор, конечно. Наш, питерский. Он из воров в законе самый молодой. А если сегодня с тобой порешим, то самый молодой ты будешь.
Напротив меня сидел худой, но широкоплечий парень примерно моего возраста. Он подмигнул мне и, достав сигареты, закурил.
— Начну я с того, что передам уважаемой сходке мнение Саши Сухумского, который сейчас в Крестах под следствием парится. Он прислал мне маляву.
Стилет вынул из кармана сложенную бумажку.
— Там он о всяком разном пишет, так что сами потом почитаете. А на словах скажу, что Сухумский проголосовал за Знахаря. Так что его голос уже упал.
Он бросил бумажку на стол и оглядел собрание.
И по его взгляду я понял, что Стилет в этот момент давал народу понять, какого решения он ждет. Но что-то вздрагивало в его взгляде. Не знаю, заметили ли это другие, но я увидел. Возражений не было, и Стилет продолжил:
— Дядя Паша, ты у нас самый старший, так что тебе и начинать. Высказывайся, мы слушаем!
Дядя Паша крякнул и, не глядя на меня, начал:
— Погонялово, конечно, известное, и мы там у себя на Урале про Знахаря многое слышали. И про то, что человек он серьезный и ответственный, знаем. Но общество считает, что он неправильный вор. В комсомоле был, на зону по левой статье попал, а раз в институте учился, то, значит, и плечи себе погонами испоганил. Вот такое мнение. И ты, Стилет, должен хорошо подумать, кого над общаком ставишь. Воры ведь и не понять могут, сам понимаешь.
Стилет кивнул, дернул носом и перевел взгляд на Татарина.
Татарин сощурился еще сильнее и тонким голосом спросил:
— А сколько денег Знахарь в общак принес? Я имею в виду — оно того стоит, чтобы его над общаком ставить?
Я сдуру открыл было рот, но Стилет метнул на меня строгий взгляд, и я заткнулся. А Татарин продолжил:
— И сколько денег он себе оставил, вот что интересно! У вора в законе ничего своего не должно быть. Таков закон.
И он посмотрел на меня, сморщившись в приторной татарской улыбочке.
Так, думаю, не один Стилет такой умный, чтобы допереть, что только идиот отдаст все деньги, ничего не оставив себе. Посмотрим, что дальше будет.
Настала очередь молодого Лысогора.
Он кашлянул и спокойно и уверенно сказал:
— А что тут базарить! Человека подставили — он оправдался. Деньги общаковые, на которые его мусора поганые натравили, вернул. А вернул, между прочим, с таким процентом, что за одно это достоин уважения немалого.
Стилет слушал его и с удовлетвореним кивал.
— А сколько сейчас принес, это мне пока не ведомо, но, думаю, нам за него стыдно перед обществом не будет. Мог ведь он с бабками этими в Америке сидеть и кайфовать? Конечно, мог. Но ведь вернулся к своим, к братве приехал! Так что лично я — за.
И, как бы ставя точку в своем выступлении, он энергично воткнул окурок в пепельницу.
— К братве, говоришь, приехал, — повернулся к нему Дядя Паша, — а ты его спроси, чего это он вдруг о братве вспомнил, когда у него там в Америке этой и деньги были, и машины, и бабы красивые, и все, что хочешь. Так я тебе и сам отвечу. Прищемил его там кто-то по-серьезному. То ли менты ихние, то ли еще кто. И вот тогда-то он о братве и вспомнил. И прибежал сюда прятаться. Деньги в общак — это, конечно, хорошо, дело благое, но если бы не подпалили ему там хвост — хрен бы ты его увидел с его деньгами. Вот и думай теперь, Лысогор.
Я опять дернулся открыть рот, но Стилет двинул меня под столом ботинком по лодыжке. Больно, между прочим, двинул, я еле удержался, чтобы не ойкнуть.
Окинув быстрым взглядом сидевших за столом авторитетов, Стилет положил руки на стол и сказал:
— Ну, я думаю, что все в основном высказались. Так что — давайте голосовать. Как я уже сказал — Саша Сухумский — за. Я — тоже. Теперь — вы.
Что-то он этого Сашу все время выдвигает, видать, мнение Саши много весит, и Стилет хочет сказать всем, что вот, мол, видите, что там Саша думает, так что и вы не отставайте. Надо будет потом спросить у него, чем же это Саша Сухумский завоевал такой авторитет, что его мнение козырем выкладывается.
Лысогор щелкнул пальцами и уверенно заявил:
— Лично я — за.
Татарин только кивнул молча. А Дядя Паша хлопнул себя по коленям и, рассмеявшись, сказал:
— Молодец, Знахарь, правильно себя вел. Молчание — золото.
— Ну что, — Стилет посмотрел на меня, — ты теперь вор в законе. Что скажешь?
Я был совершенно разочарован будничностью и краткостью процедуры, но виду не подал и, вынимая из кармана дорожный чек, сказал:
— А мое слово такое будет.
И бросил бумажку на середину стола. Лысогор подобрал ее, поднес к глазам, и я с удовольствием увидел, как его глаза полезли на лоб.
— Ни хуя себе!
Он очумело воззрился на меня, затем снова на чек. Все заинтересованно смотрели на Лысогора. Наконец он бережно положил чек на стол и сказал:
— А вы мне будете говорить!
Чек пошел по рукам, вызывая удивление и уважение, и, когда он добрался до Стилета, я замер. Ну, выдаст он себя или нет?
И точно, Стилет не смог утаить мгновенно выскочившие на его лицо чувства. Он вонзился в меня прищуренными глазами, и я сразу же понял, что, если бы он знал о чеке раньше, мой труп давно уже валялся бы где-нибудь на помойке.
Дядя Паша, с веселым изумлением глядя на меня, сказал:
— Ну, Знахарь, если, не дай бог, будут проблемы, приезжай к нам на Урал. Спрячем — хрен найдут.
Потом он встал и, потянувшись, сказал:
— Пошли, что ли, водка стынет!
— И бабы ждут, — весело подхватил Лысогор, вставая из-за стола.
Татарин протянул мне руку и тонким голосом сказал:
— Прими мои поздравления.
Стилет убрал чек в карман, и мы пошли к выходу.
Как я понял, в соседнем зале для нас уже был накрыт стол.
Интересно, подумал я, а если коронация проваливается, тогда что? Идут отмечать это дело или не идут? И как чувствует себя провалившийся кандидат? Хорошо, что это не касается меня. Оно, конечно, интересно, но лучше таких вещей не знать.
