— Правда, — ответила она, и меня осторожно взяли за руку.
Видение исчезло, и я увидел перед собой Алешу. Он держал меня за руку и смотрел прямо в мой единственный глаз.
— Настя там? — спросил Алеша.
— Да, — ответил я, — статуя стоит точно над тем местом, где я похоронил ее. Об этом знает только тот турок, которому я заплатил деньги. Больше — ни одна живая душа. И уж конечно — не Губанов. Он вообще не знает о том, что Насти больше нет.
Они еще раз оглянулись на статую, и мы пошли к выходу из сквера.
Таксист терпеливо ждал на том же месте и, увидев нас, выскочил из машины и, распахнув дверь, изобразил из себя водителя правительственного лимузина.
Пятьдесят долларов на дороге не валяются.
* * *
Я сидел в предоставленных мне обществом загородных хоромах и ждал своего названого брата.
Неделю назад, когда мы вернулись из Душанбе, Алеша сказал мне, что хочет быть моим братом, и мы с ним, как в пиратском романе, чикнули по ладоням лезвием ножичка из голландского канцелярского набора, стоявшего на моем столе, и смешали нашу кровь в крепком рукопожатии. После этого мы обнялись и стали братьями.
Я не знаю, правильно ли мы выполнили этот ритуал, до этого мне еще ни с кем не приходилось брататься, но это было несущественно. Главное, что для нас самих все было очевидно и понятно, и не было никаких сомнений. И теперь за моего младшего брата Алешу я был готов порвать пасть любому.
Это — точно.
Доктор принес чай и, внимательно посмотрев на меня, сказал:
— Ты меня, конечно, извини, Знахарь, но чегото у тебя сегодня вид не того. Может — глаз болит, врача вызвать?
— Да нет, Доктор, все нормально. Ничего у меня не болит.
Он подмигнул мне и сказал:
— Тогда, может, пригласить парочку молодых и красивых птичек?
— Какие, на хрен, птички! — сорвался я, — что я тебе, мудак какой-нибудь, у которого все проблемы через минет решаются? Свали отсюда, иначе я сейчас, бля буду, все стулья об твою башку переломаю!
Стулья в моем кабинете были дубовые, тяжелые, и Доктор, бросив взгляд на один из них, быстренько слинял, захлопнув за собой дверь.
Птички, блин!
Какие могут быть птички, если в моем сердце была Настя…
Да, я иногда залезал на какую-нибудь подходящую красотку, но, во-первых, это случалось крайне редко, а во-вторых, за краткое удовольствие я каждый раз платил невыносимым осознанием того, что я — похотливое животное и не более того.
Настя лежит в земле, и над ней стоит ее статуя, вокруг которой плетет свои струи фонтан. Все кончилось, я никогда не увижу ее, никогда не обниму, но она постоянно приходит ко мне. Я говорю с ней, смотрю в ее глаза, задаю ей вопросы, на которые она отвечает с непостижимой мудростью вечности, мое сердце разрывается между страстным желанием и пониманием его несбыточности, я умираю и воскресаю снова и снова, и все это, как я понимаю, будет преследовать меня до последней минуты моей жизни.
А он говорит — птички!
На столе запиликала одна из моих трубок, та самая, чей номер знал только Алеша. На ее экранчике высветился Алешин номер, и я тут же представил себе, как он скажет мне, что встретил на выставке молодую прекрасную девушку и предпочитает провести вечер с ней, а не с одноглазым крокодилом.
Усмехаясь, я поднес трубку к уху и сказал:
— Ну, что у тебя там? Незнакомый голос ответил:
— У меня все в порядке. А если ты хочешь, чтобы у твоего Алеши тоже было все в порядке, то завтра, в одиннадцать часов утра, жди звонка. Мы скажем, куда ты должен будешь приехать для серьезного разговора. И без фокусов. Помни, что твой брат Алеша у нас, и не делай глупостей.
В трубке раздались короткие гудки, и я снова тупо уставился на ее дисплей. Номер был Алешин, значит, звонили с его трубы. Значит… Да ничего это не значит. Звонили с его трубы, и все. Он у них и его труба, естественно, тоже.
Но кто это мог быть?
И я почувствовал, что вокруг меня снова начинает закручиваться вязкая и опасная спираль чьих-то чужих интересов.
И опять, как тогда в Нью-Йорке, я начал перелопачивать ситуацию, пытаясь увидеть в тайных действиях неизвестных мне сил их истинные причины и общую механику происходящего.
И опять этих сил было три.
Первая — федералы, из грязных лап которых я вырвал Алешу и оставил их, мягко выражаясь, с носом. Генерал Губанов наверняка сейчас рвет на себе жопу и думает о том, как бы ему взять реванш. И как хапнуть все-таки деньги, о которых он, между прочим, ничего конкретного не знает.
Вторая — воины Аллаха, которые вряд ли забыли о том, как я обчистил их заначку. Они ребята настырные и смерти не боятся. Кроме того — для них это дело принципа. Ведь я — не только вор, но еще и осквернитель, посягнувший на святое. Правда, мой неизвестный собеседник говорил без акцента…
Третья, самая близкая — те воры, которые сомневались в том, что меня можно короновать. Те, которые считали, что человек, побывавший в пионерах и комсомольцах и два раза ездивший на офицерские сборы от мединститута, не может быть правильным вором. Но ведь они должны понимать, что протянуть лапу и захватить брата вора в законе…
Стоп!
О том, что мы с Алешей побратались, не знает никто.
Интересно… Очень интересно… И ведь тот, кто говорил со мной по телефону, так и сказал — «твой брат Алеша у нас».
Откуда он мог узнать это? Они что, пытали его?
Холодная волна быстро поднялась от груди к ушам, и мое дыхание участилось. Убью. Найду и убью.
Спокойно, Знахарь, сказал я себе, спокойно.
Убьешь, обязательно убьешь, но сначала нужно их найти, а для этого требуются хладнокровие и спокойствие. Времена, когда Знахарь прыгал, как бешеная обезьяна, с пистолетами и ножами, прошли, теперь головой работать надо.
Я сжал голову руками и уставился в стол.
Так. Три силы, но ни одна из них не обладает полной информацией обо мне, в точности как те самые три кольца, каждое из которых по отдельности ничего не значило, а вместе они открыли мне сокровищницу Кемаля.
Вот и здесь — у каждой из этих сил есть часть информации обо мне, но этого мало. Тоже, конечно, ничего себе, но все-таки недостаточно, чтобы выпотрошить Знахаря. А вот если они объединятся, тогда мне — труба, будь я хоть трижды вор в законе, хоть генеральный урка всех времен и народов.
Но объединиться они не могут.
