Робби входит в двери. Его самодовольство и властный вид
испарились. Вид у него теперь встрепанный, болезненный и до смерти перепуганный.
И с места Робби видно:
Телевизор разбит вдребезги, из него идет дым… а реклама все
равно слышна:
– …один… STIK-EM. Возьмите то, что идет вам в руки! Разве вы
мало пережили?
Видна голова Линожа над креслом. Слышно хлюпанье, когда он
отхлебнул чаю. А мы видим из-за плеча Робби макушку Линожа над креслом и
разбитый и говорящий телевизор.
– Кто вы такой? – спрашивает Робби. Телевизор замолкает. И
снаружи доносится ветер поднимающейся бури. Медленно, очень медленно
поднимается над спинкой кресла рычащий серебряный волк, глядя на Робби, как
зловещая марионетка. Глаза и морда зверя забрызганы кровью. И он слегка
покачивается туда-сюда, как маятник.
– Рожденный в грязи – в ад ползи, – говорит голос Линожа, и
Робби хлопает глазами, открывает рот… и закрывает. А как можно реагировать на
подобное замечание? Но Линож еще не кончил, и вновь слышен его голос:
– Ты был с проституткой в Бостоне, когда умерла твоя мать в
Мачиасе. Мама жила в задрипанной богадельне, которая прошлой осенью закрылась,
одной из тех, где бегают крысы в кладовой. Помнишь? Она звала тебя, пока не
задохнулась. Приятно, правда? Если не считать хорошего куска плавленого сыра,
ничего нет на земле лучше материнской любви!
Вот тут уже реакция есть. А как бы реагировал любой из нас,
услышав свои самые мрачные тайны от незнакомого убийцы, которого даже толком не
видно в темноте?
– Но ничего, Робби, – говорит тот же голос. И снова реакция.
Незнакомец знает его имя!
Комната. Линож выглядывает из-за спинки кресла чуть ли не
застенчиво. Глаза у него более или менее нормальные, но он перемазан кровью
вряд ли меньше, чем его серебряный набалдашник.
– Она ждет тебя в аду, – говорит Линож. – И она стала
людоедкой. Когда ты туда попадешь, она съест тебя живьем. И снова, и снова, и
снова, и опять, и опять. Потому что это и есть ад – повторение. И я думаю, что
большинство из нас это знает в глубине души. ЛОВИ!
Он швыряет мяч Дэви.
В дверях мяч ударяет Робби в грудь, оставив кровавый след.
Все, с Робби хватит. Он поворачивается и бежит с диким воплем.
В комнате снова видно кресло под углом и разбитый телевизор.
От Линожа видна только макушка.
Потом появляется сжатая в кулак рука. Мгновение она парит в
воздухе, потом из нее высовывается палец и указывает на телевизор. И дикторша
немедленно возобновляет свой треп.
– Посмотрим еще раз на те регионы, которые сильнее всего
будут задеты идущей бурей. Линож берет с блюдца очередное печенье.
На улице Робби громыхает по лестнице к своей машине с
максимальной скоростью, на которую способны его неуклюжие короткие ноги. Его
лицо стало маской ужаса и замешательства.
В доме Марты камера медленно наплывает на разбитый экран с
дымящимися внутренностями, а дикторша все говорит:
– Судя по прогнозу, нас ждет разрушение сегодня, смерть
завтра и Армагеддон к выходным. То есть это может быть конец жизни, как мы ее
понимаем.
– Ох, вряд ли… – задумчиво говорит Линож. – Но всегда есть
надежда.
И он откусывает кусок печенья. Затемнение. Конец акта
второго.
Акт третий
Робби вцепляется в дверцу своего «линкольна». Дальше по
улице стоит группа горожан, с любопытством за ним наблюдающая.
– Билз, там как, все о'кей? – спрашивает Джордж Кирби.
Робби старику не отвечает. Распахивает водительскую дверь и
ныряет внутрь. У него там под приборной доской коротковолновая рация, и он
выхватывает микрофон из зажимов. Стукает по кнопке включения, врубает
девятнадцатый канал и начинает говорить, бросая перепуганные взгляды на
открытую дверь дома Кларендон – а вдруг оттуда вылезет убийца Марты?
– Робби Билз вызывает констебля Андерсона! Андерсен, прием!
Здесь ЧП!
В магазине Андерсона все та же толпа. Кэт и Тесе Маршан,
домовитого вида женщина неполных пятидесяти, выбивают чеки со всей доступней им
быстротой, но сейчас весь народ замер, слушая срывающийся на визг голос Робби.
– Андерсон, черт тебя побери, прием! Здесь убийство! Марту
Кларендон забили до смерти!
Испуганный и недоверчивый шепот пролетает по толпе. Глаза
расширяются.
– Тип, который это сделал, еще в доме! Андерсон! Андерсон!
Прием! Ты меня слышишь? Когда ты не нужен, все время лезешь с советами, а
когда…
Тесе Маршан берет микрофон рации, как во сне.
– Робби? Это Тесе Маршан. Майка сейчас…
– Ты мне не нужна! Мне нужен Андерсон! Я не могу еще и его
работу делать, кроме своей! Кэт берет микрофон:
– У него дома что-то случилось. Олтон поехал с ним. Там его
до…
И тут входят Майк и Хэтч. У Кэт и Тесе вид неимоверного
облегчения. Тихий говор снова проходит по толпе. Майк делает шага три в зал и
останавливается, осознав, что случилось что-то экстраординарное.
– Что? В чем дело?
Никто не отвечает. А рация продолжает истерически верещать:
– Что значит «дома случилось»? Случилось как раз здесь!
Старуху убили! У Марты Кларендон в доме псих! Дайте мне городского констебля!
Майк быстро подходит к кассе, Кэт отдает ему микрофон и рада
от него избавиться.
– О чем он? – спрашивает Майк поверх микрофона. – Кого
убили?
– Марту, – отвечает Тесе. – Так он сказал. Майк щелкает
тумблером передачи.
– Робби, это я. Остынь на минутку…
– Никаких минуток, черт тебя побери! Здесь ситуация
потенциально угрожающая!
Майк его игнорирует, держа микрофон у груди, и обращается к
собравшимся двум десяткам островитян, столпившимся у концов проходов и
оцепенело на него глядящим. На острове убийств не было уже семьдесят лет… если
не считать Джо, мужа Долорес Клейборн, и то ничего не удалось доказать.
– Вот что, люди, отступите-ка немного и дайте мне поговорить
без зрителей. Я получаю шесть тысяч в год за то, что я тут констебль, так дайте
мне делать работу, за которую вы мне платите.
Они отступают, но все равно слушают – а как им не слушать?
Майк поворачивается к ним спиной, а лицом к рации и лотерейному автомату.
– Робби, ты где? Прием.
