– «Отдавайте кесарю кесарево, а Божие – Богу», – отвечает
Майк. – Евангелие от Матфея.
Преподобный Боб Риггинс злится, что Майк пытается
переспорить его по Писанию, но когда он делает шаг вслед за ним – может быть,
чтобы продолжить спор, – Майк качает головой.
– Прошу вас остаться. Ситуация у нас под контролем.
– Я знаю, что ты в это веришь, – говорит священник. – Но мы
не все в этом убеждены.
– И тебе не грех бы помнить, Майкл Андерсон, что у нас все
еще демократия! – вставляет Орв Бучер. – Хоть в шторм, хоть не в шторм!
Одобрительный ропот.
– Уверен, если память меня подведет, ты мне напомнишь, Орв.
Пойдем, Хэтч.
Они заходят в кухню – и останавливаются в удивлении и
страхе.
– Заходите, заходите! – приглашает голос Линожа.
На столе и на полке – зажженные свечи. Щегольски одетый
Линож стоит, положив обе руки (сейчас пока без желтых перчаток) на волчью
голову трости. И еще мы видим Джоанну Стенхоуп. Она парит возле стены, почти
касаясь головой потолка, и ноги ее висят в воздухе. Руки ее расставлены в
сторону на уровне пояса – не совсем распятие, но наводит на мысль о нем. В
каждой руке у нее – зажженная свеча. По пальцам течет расплавленный воск. Глаза
ее широко открыты. Двинуться она не может… но она в сознании и в ужасе.
Майк и Хэтч остановились, где вошли.
– Заходите, мальчики, – говорит Линож. – Быстро и тихо… если
только вы не хотите, чтобы я заставил эту суку сжечь себе лицо.
Он чуть приподнимает трость, и Джоанна точно так же
поднимает свечу к своему лицу.
– Сколько волос! – говорит Линож. – Посмотрим, как они будут
гореть?
– Нет, – отвечает Майк.
Он входит в кухню. Хэтч за ним, бросив взгляд через плечо.
Там Боб Риггинс обращается к островитянам, и хотя не слышно, что он говорит,
видно, что многие с ним соглашаются.
– У вас проблемы с местным изгонятелем злых духов? Что ж,
есть одна вещь, которую вы, констебль, можете запомнить на будущее… в
предположении, конечно, что это будущее у вас есть. У преподобного Бобби
Риггинса есть две племянницы в Кэстине. Симпатичные блондиночки одиннадцати и
девяти лет. Он их очень любит. Может быть, даже слишком. Когда они видят его
машину, они убегают и прячутся. На самом деле…
– Отпустите ее, – требует Майк. – Джоанна, как ты?
Она не отвечает, но глаза ее закатываются от ужаса. Линож
хмурится.
– Если вы не хотите видеть миссис Стенхоуп в виде самой
большой в мире праздничной свечи, я вам советую не заговаривать, пока вас не
попросят. Хэтч, закройте дверь.
Хэтч закрывает. Линож следит, потом снова обращает свое
внимание на Майка.
– Вы не любите знаний?
– Те, которые вы имеете в виду – нет.
– Ай-яй-яй, как плохо. Просто стыдно. Может быть, вы мне не
верите?
– Я вам верю. Но дело в том, что вы знаете все плохое и
ничего из хорошего.
– Ах, как возвышенно. У меня даже слезы на глазах выступили.
Но в общем и целом, констебль Андерсон – добро – это иллюзия. Побасенки,
которые люди себе рассказывают, чтобы прожить жизнь, не слишком много плача.
– В это я не верю.
– Я знаю. Вы до самого конца держитесь добра… только в этот
раз, кажется, вам достанется спичка с коротким концом.
Он смотрит на Джоанну, приподнимает трость… и медленно ее
опускает. При этом Джоанна соскальзывает по стене. Когда ее ноги касаются пола,
Линож надувает губы и слегка дует. По комнате проносится ветер. Пламя свечей на
столе и на полке колеблется, свечи в руках у Джоанны гаснут. И чары с нее
спадают. Она бросает свечи и бежит к Майку, всхлипывая. Пробегая мимо Линожа,
она от него отшатывается. Он улыбается ей отеческой улыбкой, а Майк обнимает ее
за плечи.
– Ваш город полон прелюбодеев, педофилов, воров, обжор,
убийц, хулиганов, мошенников и скупердяев. И каждого из них я знаю. Рожденный в
грехах – рассыпься в прах. Рожденный в грязи – в ад ползи.
– Он дьявол! – всхлипывает Джоанна. – Не подпускай его
больше ко мне! Я все сделаю, только не подпускай его ко мне!
– Чего вы хотите, мистер Линож? – спрашивает Майк.
– Чтобы через час все собрались в том зале – для начала.
Проведем незапланированное городское собрание, точно в двадцать один ноль-ноль.
А потом… потом увидим.
– Что увидим? – спрашивает Майк. Линож проходит к задней
двери, приподнимает трость, и дверь отворяется настежь. Врывается штормовой
ветер, гася все свечи. Силуэт – Линож – оборачивается. В контуре его головы
дергаются красные линии, освещающие его глаза.
– Увидим, закончил ли я с этим городом… или только начал. В
девять вечера ровно, констебль. Вы… он… она… преподобный Бобби… менеджер города
Робби… все и каждый.
Он выходит, и дверь за ним захлопывается.
– Что же нам делать? – спрашивает Хэтч.
– А что мы можем сделать? – отвечает Майк. – Выслушаем, чего
он хочет. Если есть другой выход, я его не вижу. Скажи Робби.
– А как с детьми? – спрашивает Хэтч.
– Я за ними присмотрю, – говорит Джоанна. – Я все равно не
могу быть там, где он. Опять – ни за что!
– Так не пойдет, – говорит Майк. – Он хочет, чтобы собрались
все, а значит, и ты, Джо. – Он задумывается. – Мы перенесем их наверх. Вместе с
кроватями. Поставим сзади в зале заседаний.
– Да, это пойдет, – соглашается Хэтч. Когда Майк открывает
дверь, он добавляет:
– Я никогда в жизни еще не был так испуган.
– Я тоже.
И они идут сообщить о собрании выжившим в эту бурю.
Снаружи купол с мемориальным колоколом почти исчез под
сугробами. И на одном из сугробов – что почти такое же чудо, как хождение по
воде – стоит Андре Линож. Трость его поставлена между ступнями в снег. Он
смотрит на мэрию… сторожит… выжидает.
Затемнение. Конец акта третьего.
Акт четвертый
Все еще дует ветер на углу Мэйн-стрит и Атлантик-стрит,
наметает сугробы и волочет поземку, но снегопад почти прекратился.
У остатков причала волны по-прежнему бьют в берег, но уже не
так яростно. У подножия Атлантик-стрит лежит рыбачья лодка, и ее нос воткнулся
в разбитую витрину магазина сувениров Литтл-Толл-Айленда.
