Не обратив на нее внимания, он идет вниз по ступеням,
пробивая путь в рыхлом снегу. Для тех, кто не волшебник, это трудная работа, но
он идет вперед. Он идет по следам Линожа, и камера следит за ним, глядя, как
отпечатки становятся все легче и легче, все меньше связаны с землей, где
обязаны жить смертные.
Мимо мемориального колокола, здесь еще один исчезающий
отпечаток… и ничего. Поля девственного снега. Майк в рыданиях валится у
последнего следа. Возносит руки к пустому небу, к сияющей луне.
– Верни его, – тихо просит Майк. – Прошу тебя. Я сделаю все,
что ты хочешь, если ты его вернешь. Все, что ты хочешь.
В дверях мэрии столпились островитяне и молча смотрят.
Джонни и Санни, Ферд и Люсьен, Тавия и Делла, Хэтч и Мелинда.
– Верни его! – слышен молящий голос Майка. Лица островитян
не меняются. В них, быть может, есть сочувствие, но нет милосердия. Здесь,
сейчас – нет. Что сделано, то сделано.
Майк на снежном поле. Он копошится в снегу возле купола, где
висит мемориальный колокол. Протягивает руки к луне и залитой светом воде в
последний раз, но без надежды.
– Прошу тебя, верни его, – шепчет он.
Камера начинает уходить в сторону и вверх. Понемногу Майк
становится меньше и меньше, и вот он уже черная точка на белой снежной равнине.
За ней – материк, рухнувший маяк, волны пролива.
Затемнение.
И последний, еле слышный шепот мольбы:
– Я люблю его. Смилуйся!
Конец акта шестого.
Акт седьмой
Небо ярко-голубое, и пролив тоже. Флегматично пыхтят рыбачьи
лодки, проносятся спортивные катера, оставляя кильватерный след и таща водных
лыжников. Парят и кричат в вышине чайки.
Прибрежный город утром. Титр: МАЧИАС, ЛЕТО 1989
Небольшой дощатый дом на Мэйн-стрит. Табличка:
ЮРИДИЧЕСКИЕ УСЛУГИ.
Пониже еще одна:
ЕСЛИ РЕШЕНИЕ ЕСТЬ,
МЫ ВМЕСТЕ ЕГО НАЙДЕМ.
Камера наплывает на окно. В доме сидит женщина, глядя
наружу. Глаза красные, щеки мокры от слез. Волосы у нее седые, и сначала мы
просто не узнали Молли Андерсон. Она постарела на двадцать лет.
Сидит она на кресле-качалке, глядя на летний пейзаж, и
беззвучно плачет. Напротив нее адвокат – профессионального вида женщина в
светлой летней юбке и шелковой блузке. Хорошо причесана, хорошо накручена, и
смотрит на Молли с тем сочувствием, которое проявляют хорошие психологи – часто
помогает, но пугает своей отстраненностью.
Молчание длится. Адвокат ждет, пока заговорит Молли, но
Молли только сидит в качалке и глядит плачущими глазами на лето за окном.
– Вы с Майком не спите вместе, – говорит наконец адвокат, –
вот уже… как давно?
– Пять месяцев, – отвечает Молли, все так же глядя в окно. –
Приблизительно. Если нужно, я могу сказать точно. Последний раз был в ночь
перед большой бурей. Бурей столетия.
– Когда вы потеряли сына.
– Верно. Когда я потеряла сына.
– И в этой потере Майк обвиняет тебя.
– Я думаю, он собирается от меня уйти.
– И ты этого очень боишься, не так ли?
– Я думаю, он исчерпал все свои средства остаться. Ты
понимаешь, что я хочу сказать?
– Расскажи мне еще раз, что случилось с Ральфи.
– Зачем? Какая в этом польза? Господа Бога ради, кому от
этого будет лучше? Его больше нет!
Адвокат ничего на это не отвечает. Молли вздыхает и сдается.
– Это было на второй день. Мы все были в мэрии – там все
собрались укрыться от бури. Знаешь… очень она была сильная.
– Я была здесь, – отвечает адвокат. – Я ее пережила.
– Да, Лиза, ты была – здесь. На материке. На острове это
дело другое. – Она замолкает на миг. – На острове все по-другому. – Еще одна
пауза. – В общем, Джонни Гарриман влетел во время завтрака и сказал, что маяк
падает. Все, конечно, захотели посмотреть, и Майк…
Дом Андерсонов летним утром. Перед домом стоит небольшая
белая машина с открытым багажником. В ней два или три чемодана. Открывается
дверь дома, и выходит Майк, неся еще два. Он закрывает дверь, спускается с
террасы и идет по дорожке. По всем движениям и жестам, по каждому взгляду перед
нами человек, который уезжает навсегда.
– Майк сказал нам, что сейчас белая мгла, – слышится за
кадром голос Молли, – и чтобы мы держались поближе к дому. Ральфи хотел
посмотреть… Пиппа и все дети тоже… и мы их с собой взяли. Прости нас Боже, мы
взяли их с собой.
Майк останавливается возле таблички детского сада «МАЛЕНЬКИЙ
НАРОД». Она все еще висит на нижней ветви растущего во дворе клена, но какой-то
вид у нее сейчас пыльный. Забытый. Никому до нее нет дела. Майк срывает ее,
смотрит, поворачивается и бросает ее на террасу в приступе ярости.
– Никому из нас не следовало выходить, – говорит голос
Молли, – особенно детям. Мы недооценили бурю. Несколько человек заблудились и
пропали. Один из них был Ральфи. Энджи Карвер нашла дорогу домой. Остальные все
погибли.
Майк провожает взглядом упавшую на террасу табличку,
поворачивается и идет к машине. Когда он обходит ее, чтобы сесть за руль,
вытаскивая из кармана ключи, раздается голос:
– Майк?
Это Хэтч.
Майк оборачивается. Хэтч, имеющий довольно странный вид в футболке
и шортах, идет туда, где он стоит. И видно, что ему очень хотелось бы оказаться
в другом месте. Майк смотрит на него холодным взглядом.
– Если у тебя есть, что сказать, скажи. Паром уходит в
11.10, и я не собираюсь на него опаздывать.
– Куда ты едешь? – спрашивает Хэтч. Молчание.
– Не надо, Майк. Не уезжай. Молчание.
– Тебе легче будет, если я скажу, что с февраля ни одной
ночи толком не спал? Нет ответа.
– Тебе легче будет, если я скажу, что… что мы, наверное,
поступили не правильно?
– Хэтч, мне пора ехать.
– Робби велел тебе сказать, что пост констебля за тобой,
стоит тебе только захотеть. Ты только скажи.
– Скажи ему, куда он может засунуть этот пост. Мне здесь
делать нечего. Я пытался, сколько мог, и больше не могу.
