Тамара дождалась, когда Карамзюк извлечет из пиджака пачку «Парламента», щелкнет серебряной «Живанши» и, затянувшись, выпустит в сторону струю табачного дыма.
— Это всё про меня?
— Еще одно, — на этот раз уже шире улыбнулся Евгений. — Несколько раз я слышал, что у тебя раньше были иссиня черные волосы.
— А теперь видишь перед собой платиновую блондинку? — расхохоталась Тамара. — Не надо особо насиловать мозги, чтобы понять, что перед тем, как заняться всерьез всей вашей шаловливой компашкой, я зашла в парикмахерскую и осветлилась — хотела чуть-чуть изменить себе внешность. Хотя, за семь лет с тех пор, как меня в последний раз видели дядя Игнат и Светлана Петровна, я изменилась и так. Не опознает и лучший физиономист… Ну, ладно. Довольно пустой болтовни. Я верю, что ты рассказал мне всё, что знал про четырнадцатилетнюю девочку, которой испоганили жизнь двое ублюдков. Большего, признаться, услышать от тебя, хирург, я и не ожидала. Так что, оставим Тамару Астафьеву. Переходим к «Доброму Делу».
Переходить к «Доброму Делу» в этом допросе под дулом «Беретты» Карамзюку хотелось меньше всего. Какое-то время он даже тешил себя смутной надеждой, что на Тамаре Астафьевой всё и закончится. Хотя понимал, что это самообман. Проклятая девка подготовилась к разговору куда основательнее, чем он предполагал. Даже если не брать в расчет пистолет, ее ледяное (попросту устрашающее) спокойствие и несносный характер, у нее на руках были все козыри. И часть этих козырей она не преминула сразу же выложить перед Евгением.
— Опять же, чтобы ты, хирург, не испытывал лишних иллюзий, что удастся слепить мне горбатого, — очаровательно улыбнулась Тамара, зловеще поигрывая проклятой «Береттой», — предупреждаю: про вашу позорную суету в «Простоквашине» мне известно практически всё. Над сбором материала работали серьезные профессионалы, на это было потрачено много денег и времени. К сожалению, кое до чего докопаться всё же не удалось. Знала бы всё, я б сейчас здесь с тобой не тратила времени. Итак, договариваемся так: ты сейчас выкладываешь мне всё-всё-всё, что тебе известно о торговле детскими трансплантатами. Я внимательно слушаю, сопоставляю то, что ты мне говоришь, с тем, что известно мне. Обнаруживаю какие-то несоответствия, начинаю подозревать, что решил гнать мне туфту… Что тогда произойдет, Женя? — еще раз ослепительно улыбнулась Тамара.
— Ты отстрелишь мне яйца. — Это был даже не стон. И даже не сип. Даже не шепот. Эту фразу Евгений прошлепал одними губами, так что расслышать ее было почти невозможно.
Но Тамара расслышала.
— Молодчина, — похвалила она. — Усвоил. Глядишь, всё закончится тем, что ты выйдешь из этих хором целым и невредимым. Только впредь говори, пожалуйста, громче. Диктофон не всемогущ, а на нем должен быть записан весь твой рассказ… Итак, точка отсчета: тот момент, когда тебе предложили потрошить на запчасти несчастных здоровых детишек. Посулили за это конкретные бабки, и ты согласился. Начинай с этого места. И… так и быть, можешь закурить еще одну сигарету.
…Карамзюк рассказывал более часа. Сначала сбиваясь и заикаясь. Но после того, как его зловещая собеседница ободряющее улыбнулась («Не волнуйся, хирург. Пока всё путем, у меня к тебе нет ни единой претензии») и прекратила постоянно наставлять на него пистолет, положив его на столик рядом с собой, Евгении Сергеевич успокоился, принялся выкладывать факты складно и четко, даже сам в какой-то мере увлекшись рассказом.
Девица слушала внимательно и молча. Лишь иногда согласно кивала белокурой головкой или перебивала вопросом.
— Так, значит, того мордоворота, который охраняет Толстуху, зовут Николай и он абсолютно не в курсе, что вы творите с детишками?
— Он уверен, что мы продаем их на усыновление за рубеж, но не более этого. Вообще-то, он только обычный шофер и телохранитель. Ну, и еще кроме этого…
— Знаю. Продолжай, Женя.
Он продолжал. До очередного вопроса:
— Кто руководит охраной объекта?
— Магистр.
— Он бандюга. Он командует своими торпедами и крышует вашу шарагу перед братвой. Но ведь должен быть кто-то другой — тот, кто занимается мусорами, спецслужбами, теми, с кем какому-то молдаванскому цыганенку не справиться?
— Насколько я знаю, все это лежит на Светлане Петровне.
Исподлобья Тамара смерила Карамзюка подозрительным взглядом и многозначительно положила ладонь на «Беретту».
— Ты уверен именно в этом раскладе, хирург? — почти прошептала она.
И Евгений Сергеевич на какое-то время вновь стал сбиваться и заикаться.
— Это все… что мне известно по вопросу охраны. Возможно… я просто не в курсе. Хотя раньше… считал, что от меня ничего, что… касается «Простоквашина»… не скрывают.
«Похоже, не врет…
Или, действительно, не в курсах. Или Толстуха настолько болезненно самоуверенна, что не придает конспирации столь скользкого дела почти никакого значения. Я почти не сомневаюсь в том, что верно второе. В таком случае раздавлю эту неблочскую Матрену, несмотря на всю ее массу, вообще без проблем». — Тамара убрала ладошку с «Беретты».
— Я тебе верю, хирург. Нет никакого руководителя службы охраны. Так что не менжуйся. И продолжай.
«Все в тысячу раз проще, — при этом решила она. — Про начальника службы охраны Арчи Гудвин просто придумал. Все-таки чересчур мнительный парень. Хотя, наверное, таким и должен быть частный сыщик».
…Если быть математически точным, то все, что в течение часа надиктовал на диктофон Карамзюк, срослось с тем, что успел накопать на «Доброе дело» детектив Петр, на девяносто девять процентов. А если не брать в расчет того, что охранник Толстухи не имеет к торговле детскими трансплантантами отношения, и того, что никакого руководителя службы охраны комплекса «Простоквашино» в природе не существует, — то и на все сто.
Это радовало.
Разочаровывало другое: к тому, что уже было известно по «Доброму делу», не прибавилось практически ничего.
— Сейчас закончим, хирург, — пообещала Тамара и напоследок учинила Карамзюку стремительный блиц-допрос:
— Итак, круг посвященных в то, что проделывается с ребятишками на территории «Простоквашина», ограничивается восемью негодяями?
— Да.
— Еще раз перечисли.
— Астафьевы, генеральный директор, Магистр, главный бухгалтер, я, мой ассистент и медсестра.
— Все остальные только прислуга?
— Да.
— Никто ни о чем не догадывается?
— Была одна баба в прошлом году, пыталась копать. Жила рядом в деревне. Однажды, когда мылась в бане, она угорела. Насмерть.
— Понятно. Ты абсолютно уверен, что не можешь назвать никого, кто за пределами комплекса причастен ко всей этой мерзости? Скажем, в Питере, в Москве, заграницей?
— Я ж объяснял, что я не более чем исполнитель. Ни к чему другому меня не подпускают и близко. И никогда не подпустят. Кто бы смог ответить на подобный вопрос — это Астафьева, Магистр и Шлаин.
