«Впрочем, навряд ли, — попытался я успокоить себя. — Ему до пенсии меньше года. Так зачем на старости лет проявлять героизм? Кротов должен сразу свалить из промзоны, как только унюхает, что запахло паленым. И прихватить с собой стажера. А мы в это время спокойненько занырнем под плот».
Мне очень — очень! — хотелось верить, что все произойдет именно так. Но я не верил этому ни на грош. Шестое чувство уже кричало мне во всю глотку о том, что мы сегодня спалимся. Что надо все отменить. Отложить хотя бы на завтра.
«Всего лишь отложим, — гудели на форсаже мои мозговые извилины. — Достаточно сейчас только шепнуть пацанам, что акция прикрытия переносится. Потом Косолапый изготовит нам новые трубки и скобы. Абас завтра утром опять закрепит их на плоту. Ничего смертельного нету в том, что проживем здесь еще один день. Вот только…»
Какой же длинный за нами обычно тянется шлейф из этих мелких и мерзких «вот только»! Как тормозят они наше движение! Как отравляют нам жизнь!
«…Вот только у нас уже не осталось топленого жира, чтобы опять втереть его в кожу. Его мы израсходовали весь до последнего грамма и завтра в холодной воде загнемся от гипотермии. Это — во-первых. А во-вторых, в наши планы побега на данный момент посвящены слишком многие, и не будет ничего удивительного, если назавтра окажется, что какая-нибудь из сук успела шепнуть об этом на ухо одному из оперов. И наконец, в-третьих. Наверное, самое важное.
А что скажет братва, если мы сейчас упадем на измены, сдадим назад? Над нами будут смеяться! Конечно, не в открытую — на это никто не осмелится. Но каждый подумает: «Вот так герои! Вот так авторитеты!» Да я не смогу никому смотреть в глаза после этого! Я сам перестану себя уважать за то, что взял вот сейчас и отступил впервые за последние четыре года! Кстати, насчет «отступил» — это в-четвертых. Отступать я действительно давно разучился. Всегда и везде если и не пру на пролом, то все равно довожу задуманное до логического конца. А сейчас ко всему прочему мы с Блондином на кураже, мы уже настроились на соскок. На борьбу. На войну, если потребуется. Даже на смерть… Нет, мы должны это сделать. Суметь уйти с зоны именно сейчас. Второй попытки не будет».
— Что будем делать? — вполголоса поинтересовался Блондин. Так, чтобы не расслышали Кротов и мальчишка-стажер, стоявшие шагах в двадцати от нас. По-видимому, моего соратника по побегу сейчас донимали те же сомнения, что и меня.
— Что делать? — как ни в чем не бывало, прошептал я. — Да то, что и собирались. Конечно, возникли проблемы. Но как же без них?
— Да-а, без них никуда. Эт… твою мать! Принесли черти на наши головушки двух пидарасов! А ты говорил про удачу. Шляется где-то эта удача. Чтоб от меня держаться подальше. Это же у нее как понятие — чтобы с рождения я ее даже рядом не видел.
Я улыбнулся. И подумал: «Интересно, а ведь совсем недавно у меня в голове блудили почти те же самые мысли: про неверную ветреную особу, которая, напрочь забыв про меня, трется в этот момент об кого-то другого». А еще я отметил, что, как это ни странно, но именно в тот момент, когда из-за Кротова и стажера создалась внештатная ситуация и мне пришлось принимать непростое решение, адреналин, до этого насыщавший мою кровь до предела, куда-то исчез. Дрожь в ногах прекратилась. И вместо предстартового мандража наступило полнейшее спокойствие. Более того, отрешенность, состояние сродни состоянию японского камикадзе, уже отправившегося на «нуле»
[50]
в свой последний полет. Камикадзе, уже оставившего на взлетной полосе шасси. Камикадзе, уже считающего минуты, которые ему отмерены от оставшейся жизни. Камикадзе…
— Блондин, знаешь, кто мы с тобой? Камикадзе,
— Че-его? Ками… — вздрогнул мой спутник. — Как ты сказал? Какадзе? Кто такой? Из грузеров что ли?
Я рассмеялся. И ничего не ответил, прикидывая, что нам до нашего взлета, когда мы оставим этот вытоптанный сотнями кирзовых сапог берег, ждать не больше пяти минут. Мужики уже зачалили буксировочный трос и сошли с плотов на твердую землю. Около пилорамы начала собираться братва, и там я заметил двоих пацанов, которые занимались нашим прикрытием и уже были готовы в любой момент отдать команду к началу бузы.
Я бросил осторожный взгляд на двоих цириков. Ни Кротов, ни стажер даже и не подумали проверить палатку, установленную на последнем плоту. Они продолжали стоять шагах в двадцати от нас и о чем-то негромко переговаривались.
— Ишь, Какадзе… — пробурчал себе под нос Блондин. — Какадзе… Готовься, Коста, нырять.
Буксир жизнерадостно перднул мотором, выпустил из трубы черный клуб солярочного перегара и начал осторожно выруливать носом к середине реки. Вот сейчас трос натянется. Вот сейчас плоты придут в движение и отодвинутся от берега. Вот сейчас…
— Сейча-а-ас… — пробормотал я и подогнул под себя ногу, чтобы сразу вскочить и с места набрать нужную скорость. — Сейча-а-с…
«…или, — продолжил я про себя, — стану коченеющим трупом, которому на все наплевать, или все же уйду на свободу. Или-или… Или сдохну, или свалю, но с зоной у меня на этот момент все отношения прекращены. Прощайте, цирики. Не увидимся больше. Прощайте, мать вашу так!»
А у меня за спиной уже набирали силу гвалт и громкая ругань. И даже не надо было оглядываться, чтобы понять, что мужики сейчас расхватывают дубье. Это был сигнал к старту нашего соскока на волю.
Глава 11. Гипотермия
Оказалось, что поведение Кротова и стажера я спланировал совершенно точно. Один, постарше и поумнее, решил, что главное — спокойно дожить до пенсии, и поспешил сделать ноги, когда около пилорамы началась грандиозная драка. Другой, помоложе и поглупее, серьезно вознамерился поиграть в героя. На виду караульных с вышек показывать спину каким-то вонючим зекам ему, щенку, было западло. Поэтому он остался на месте, эффектно отцепил от пояса резиновую дубинку и, стоя к нам вполоборота, принял картинную позу гестаповца из фильмов про вторую мировую войну. Ноги, обутые в блестящие хромовые сапоги, на ширине плеч. Дубинка, зажатая в правой руке, ритмично похлопывает по левой ладони. На скуластом лице нет ни страха, ни вообще каких-либо эмоций. Раскрасавчик! Всего в каких-то десяти метрах от нас. Если мы попробуем сейчас уходить под плоты, он нас тут же заметит. А ведь нам пора. У нас осталось не больше пяти секунд.
Я растерялся. Я не знал, как поступить. И из-за мерзкого молокососа уже было поставил крест на нашем побеге. Но в этот момент совершенно забыл, что рядом со мной Блондин — человек вообще без нервов, в экстремальных ситуациях действующий исключительно по наитию; отморозок, никогда не разбирающийся в средствах достижения цели; тренированный спец, обученный чуть ли ни всем известным человечеству способам умерщвления…
Я даже не успел зафиксировать в сознании, как он это сделал. Но сделал просто великолепно — эффектно и эффективно, словно не в жизни, а в крупнобюджетном американском боевике. Огромная ручища, богато усыпанная веснушками и наколками, дернулась к правому сапогу и через мгновение в ней блеснул новенький шабер, который неделю назад Блондину выточил в мастерских один из местных умельцев. Выточил на заказ. Не на глазок, а по тщательно вычерченному эскизу. Именно такой шабер, о каком и мечтал Блондин, чтобы взять его с собой в тайгу, — острый, как мушкетерская шпага; тяжелый, как железнодорожный костыль; идеально отбалансированный для метания.
