И, наконец, пришел день, когда она решила воспользоваться своим авторитетом.
— Дядюшка?.. — сказала она в этот день.
— Да, моя дорогая?.. — как всегда отозвался Аженор.
— Я много думала, дядюшка, и решительно пришла к убеждению, что Джордж невиновен в ужасном преступлении, которое ему приписывают.
— Однако, моя дорогая… — начал Аженор.
— Здесь нет никаких «однако»! — повелительно оборвала его Жанна. — Джордж невиновен, дядюшка!
— Однако…
Жанна выпрямилась с трепещущими от гнева ноздрями.
— Я вам говорю, племянник, — заявила она сухим тоном, — что мой брат Джордж невиновен.
Аженор смирился.
— Да, это так, тетушка, — униженно согласился он. С тех пор невиновность Джорджа стала признанным фактом, и Аженор де Сен-Берен не осмеливался больше ее оспаривать. Больше того: утверждения Жанны не остались без влияния на его настроение. Если у него еще не было полной уверенности в невиновности мятежного капитана, то, по крайней мере, убежденность в его вине была поколеблена.
В продолжение следующих лет горячая вера Жанны все укреплялась, но основана она была более на чувствах, чем на рассудке. Выиграв сторонника в лице племянника, она кое-чего добилась, но этого было мало. К чему провозглашать невиновность брата, если нельзя ее доказать?
После долгих размышлений ей показалось, что она нашла средство.
— Само собой разумеется, — сказала она в один прекрасный день Аженору, — недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа.
— Да, моя дорогая, — согласился Аженор, который, впрочем, не чувствовал столько уверенности, чтобы спорить.
— Он был слишком умен, — продолжала Жанна, — чтобы допустить такую глупость, слишком горд, чтобы пасть так низко. Он слишком любил свою страну, чтобы ее предать.
— Это очевидно.
— Мы жили бок о бок. Я знала его мысли, как свои собственные. У него не было другого культа, кроме чести, другой любви, кроме любви к отцу, другого честолюбия, кроме славы отечества. И вы хотите, чтобы он задумал проект предательства и обесчестил себя флибустьерским
[12]
предприятием, покрыв позором и себя и семью? Скажите, вы этого хотите, Аженор?
— Я?! Да я ничего не хочу, тетушка, — запротестовал Аженор, рассудив, что будет благоразумнее присвоить Жанне это почтительное обращение, прежде чем его к тому призовут.
— Что вы на меня так смотрите своими большими круглыми глазами, точно никогда меня не видели! Вы прекрасно знаете, однако, что такое гнусное намерение не могло зародиться в его мозгу! Если вы это знаете, говорите!
— Я это говорю, тетушка, я говорю!
— Это не он виновен, несчастный!.. А те, которые выдумали эту легенду со всеми ее подробностями, негодяи!
— Бандиты!..
— На каторгу их послать! — Или повесить!..
— Вместе с теми газетчиками, которые распространяли лживые новости и стали, таким образом, причиной нашего отчаяния и позора!
— Да, эти газетчики! Повесить их! Расстрелять! — Значит, вы, наконец, убедились?
— Абсолютно!
— Впрочем, хотела бы я посмотреть, как бы вы осмелились высказать на этот счет иное мнение, чем мое!
— Я не имею желания…
— В добрый час!.. А без этого, вы меня знаете, я бы прогнала вас с глаз, и вы никогда в жизни меня не увидели бы…
— Сохрани меня боже! — вскричал бедный Аженор, совершенно потрясенный такой ужасной угрозой.
Жанна сделала паузу и посмотрела на свою жертву уголком глаза. Очевидно, она нашла ее в желательном виде, так как приглушила свою жестокость, более искусственную, чем чистосердечную, и продолжала более мягким тоном:
— Ведь недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа. Надо дать доказательства, вы понимаете, мой дорогой дядюшка?
При этом обращении физиономия Аженора расцвела. Гроза, решительно, прошла мимо.
— Это очевидно, — согласился он со вздохом облегчения.
— Без этого мы можем кричать со всех крыш, что Джорджа осудили напрасно, и нам никто не поверит.
— Это слишком очевидно, моя бедная крошка.
— Когда мой отец, сам отец, принял на веру слухи, происхождения которых не знает, когда он умирает от горя и стыда на наших глазах, не проверив отвратительных россказней, когда он не вскричал, слыша обвинения против сына: «Вы лжете! Джордж не способен на такое преступление!», — как хотим мы убедить чужих, не дав им неопровержимых доказательств невиновности моего брата?
— Это ясно, как день, — одобрил Аженор, почесывая подбородок. — Но вот… эти доказательства… Где их найти?
— Не здесь, конечно… — Жанна сделала паузу и прибавила вполголоса: — В другом месте, быть может…
— В другом? Где же, мое дорогое дитя?
— Там, где произошла драма. В Кубо.
— В Кубо?
— Да, в Кубо. Там находится могила Джорджа, потому что там он умер, судя по рассказам, и если это так, станет видно, какой смертью он погиб. Потом нужно найти людей, переживших драму. Джордж командовал многочисленным отрядом. Невозможно, чтобы они все исчезли… Нужно допросить свидетелей и через них выяснить истину.
Лицо Жанны озарялось по мере того, как она говорила, голос ее дрожал от сдерживаемого энтузиазма.
— Ты права, девочка! — вскричал Аженор, незаметно попадая в западню.
Жанна приняла задорный вид.
— Ну, — сказала она, — раз я права, едем!
— Куда? — вскричал остолбеневший Аженор.
— В Кубо, дядюшка!
— В Кубо? Какого же черта ты хочешь послать в Кубо?
Жанна обвила руки вокруг шеи Аженора.
— Вас, мой добрый дядюшка, — шепнула она нежно.
— Меня?!
Аженор высвободился. На этот раз он серьезно рассердился.
— Ты с ума сошла! — запротестовал он, пытаясь уйти.
— Совсем нет! — ответила Жанна, преграждая ему дорогу. — Почему бы, в самом деле, вам не поехать в Кубо? Разве вы не любите путешествий?
— Я их ненавижу. Явиться на поезд в назначенный час — это свыше моих сил.
— А рыбная ловля, вы ее тоже ненавидите, не правда ли?
— Рыбная ловля?.. Я не вижу…
— А что вы скажете о рыбе, выуженной из Нигера и положенной на сковородку? Вот это не банально! В Нигере пескари огромны, как акулы, а уклейки похожи на тунцов! И это вас не соблазняет?
— Я не говорю нет… Однако…
— Занимаясь рыбной ловлей, вы сделаете расследования, допросите туземцев…
