Нет. Меня кладут ничком на твердую плоскую поверхность, которая никак не напоминает лошадиную спину. Проходит несколько минут, я слышу как бы сильные взмахи крыльев, и поверхность, на которой я лежу, начинает слабо дрожать. Это продолжается одно мгновение, потом внезапно меня оглушает знакомое жужжание, усиленное в пять, десять, сто раз, и вот меня ударяет ветер с необычайной силой, увеличивающейся с секунды на секунду. В то же самое время я испытываю ощущение… как бы сказать?.. ощущение подъема на лифте, или, точнее, на русских горах, когда тележка взлетает и спускается по искусственным холмам, когда обрывается дыхание, а сердце сжимает непобедимая тоска. Да, это так, вот что я испытываю.
Это ощущение длится минут пять, потом организм понемногу обретает привычное равновесие. Тогда, признаюсь, с головой, погруженной в проклятый мешок, лишенный воздуха и света, пронизываемый постоянным жужжанием, я чуть не заснул…
Меня внезапно разбудило изумление. Одна из моих рук шевельнулась. Плохо завязанные веревки распутались и в бессознательном усилии руки отодвинулись одна от другой.
Сначала я остаюсь в неподвижности и прислушиваюсь: ведь я не один, как доказывают голоса, которые слышны в окружающем меня шуме. Разговаривают двое.
Один объясняется по-английски, голосом, охрипшим от алкоголя. Другой отвечает на том же языке, но с совершенно фантастической грамматикой, примешивая непонятные слова; думаю, что они принадлежат языку бамбара, так как в них часто слышатся созвучия, к которым я привык за четыре месяца пребывания в этой веселой стране. Один из собеседников подлинный англичанин, другой — негр. Я понимаю все меньше и меньше, а, впрочем, все равно. Пусть мои стражи белые или черные, не нужно, чтобы хотя малейшее движение мешка показало, что я частично получил свободу действий.
Медленно, осторожно я стаскиваю веревки, которые понемногу спадают с моих запястий. Медленно, осторожно я вытягиваю вдоль туловища освобожденные руки.
И вот это сделано. Теперь надо видеть.
Как это сделать, я знаю. У меня в кармане нож… нет, не нож, а маленький перочинный ножик, не замеченный бандитами; я не могу превратить его в оружие защиты, но им можно проделать маленькое окошко в мешке, который меня ослепляет, душит. Остается овладеть ножичком, не привлекая внимания.
Мне удается это сделать через четверть часа терпеливых усилий. Так вооруженная, моя правая рука поднимается к лицу, и я прорезаю мешок…
Праведное небо! Что я вижу? Я едва удерживаю крик удивления. Мои глаза, устремленные к земле, замечают ее внизу на огромном расстоянии, приблизительно в пятьсот метров. Мне открывается истина. Я на летательной машине, и она уносит меня по воздуху со скоростью экспресса, а может быть, и скорее.
Едва открывшись, мои глаза закрылись. Признаюсь, я изумился и испугался.
Когда мое сердце снова забилось правильно, я оглядываюсь спокойнее. Подо мной земля головокружительнобежать назад. Какова наша скорость? Сто, двести километров в час? Больше? Как бы то ни было— внизу пустыня, песок, камни и кое-где группы малорослых пальм. Печальная страна!
Однако я представлял ее еще печальнее. Эти карликовые пальмы зелены, а между камнями в изобилия растет трава. Может быть, наперекор легендам, здесь иногда бывает дождь?
По временам я замечаю аппараты, подобные тому, который несет меня. Одни летят над нами, другие — выше нас. Эскадрилья механических птиц мчится в пространстве. Как ни серьезно мое положение, меня охватывает восторг. В конце концов, зрелище восхитительно, и наши враги, кто бы они ни были, необыкновенные люди они осуществили с удивительным искусством древнюю легенду об Икаре
[53]
.
Мое поле зрения невелико; я слегка поворачиваю голову, чтобы этого не замечали сторожа, и мой взгляд скользит между брусьями, окружающими металлическую платформу со всех сторон. Но так как я смотрю с высоты, мои глаза охватывают обширное пространство.
Страна начинает меняться. Через час полета я вдруг вижу пальмы, луга, сады. Это оазис, не очень большой, его диаметр не превышает ста пятидесяти метров. Он тотчас исчезает. Но едва мы оставили его позади, как на горизонте перед нами открывается другой, потом третий, и мы проносимся над ними, как буря.
В каждом оазисе только один домик. Оттуда выходит человек, привлеченный шумом нашего воздушного аппарата. Я не вижу других. Неужели эти островки имеют только по одному обитателю?
Но передо мной встает новая неразрешимая загадка. Начиная от первого оазиса наша машина летит над линией столбов, так регулярно расположенных, что мне чудится соединяющая их металлическая нить. Не брежу ли я? Телеграф, телефон в пустыне?
Мы миновали третий оазис, четвертый; тогда впереди показался еще один, значительно более обширный.
Я заметаю деревья, не только пальмы, но карите, бомбаксы, баобабы, акации. Я вижу чудесно возделанные поля, на которых работают многочисленные негры. На горизонте появляются стены, — мы стремимся к ним.
Вот мы уже над этим неведомым городом. Наша волшебная птица начинает спускаться. Это город средних размеров, но какой странный! Я явственно различаю полукруглые, концентрические улицы, расположенные по строгому плану. Центральная часть несколько пустынна, в этот чае дня там лишь немного негров, которые скрываются в хижины, заслышав жужжание летательных машин. Наоборот, на периферии нет недостатка в обитателях. Это белые; они на нас смотрят и, прости меня боже, кажется, показывают кулаки. Я себя напрасно спрашиваю, что мы им сделали?
Но несущая меня машина ускоряет спуск. Мы пересекаем узкую реку, потом у меня создается впечатление, что мы падаем, как камень. В действительности, мы описываем головокружительную спираль. У меня сердце уходит в пятки. Долечу ли я?..
Но жужжание винта прекращается, и наша машина касается земли. Она пробегает по земле несколько метров с уменьшающейся скоростью и останавливается.
Рука стаскивает мешок с моей головы. Я едва успеваю снова обмотать веревку вокруг рук, которым возвращаю первоначальное положение.
Мешок снят, мне освобождают конечности. Но тот, кто меня развязывает, замечает мошенничество.
— Какой проклятый собачий сын делал этот узел? — спрашивает по-английски пьяный голос.
Понятно, я поостерегся ответить. После рук мне развязывают ноги, я двигаю ими с удовольствием.
— Встаньте! — властно приказывает кто-то, кого я не вижу. Мне только этого и надо, но я повинуюсь с трудом. С того времени, когда в моих членах прекратилась циркуляция крови, они отказываются служить. После нескольких бесплодных попыток мне удается встать и бросить взгляд на все окружающее.
Картина не из веселых. Передо мной высокая, совершенно глухая стена, в противоположном направлении — такое же зрелище. Слева то же самое, — не очень разнообразная перспектива! Но выше этой третьей стены, которая слева от меня, я замечаю род башни и высокую трубу. Уж не завод ли это? Возможно, мне все кажется возможным, только я не могу понять назначения этого бесконечно длинного решетчатого столба, который поднимается на добрую сотню метров выше башни.
