Страх все равно не отступал. Вот сейчас его засудят, загубят в тюрьме. Молодую прекрасную жизнь умучают. Им ничего не стоит. И почему Афанасия Федоровна кажется спокойной? Решилась идти до последнего, понятно. И самообладание у нее редкостное.
Абсурд происходящего ясен всем. Достаточно взглянуть на облик подсудимого. И сопоставить с «жертвой насилия». И тем не менее… Кто же принимает нынче во внимание степень абсурдности обвинений? Было бы за что уцепиться. Хоть кончиком когтя. Главная цель – бабла срубить с попавшего в беспощадные жернова юстиции. И как же это так – не убежать, остаться? На радость кому? Вот этим вот…
Как эта мерзавка Кононенко тогда сказала Афанасии в ответ на упрек во лжи и предупреждение, что за ложь можно и наказание получить?
Она бахвалилась: «Мне ничего не будет! За мной сейчас сила!»
И что? Разве это не так?
Ведь не постеснялись, не убоялись клеветы, обмана! Довели до суда! Нет ни страха, ни совести.
А им, понимающим всю отвратительную сущность происходящего, что остается? Тяжело вздыхать? Горько плакать? Стеная, руки заламывать? Горячо молиться?
Вон вчера Алексея кто-то надоумил: на суд надо идти в одном носке. И во время суда непрестанно повторять слова молитв. Тогда точно дадут половину срока. Поэтому он заставил Доменика сегодня перед судом снять один носок. Доменик отказывался, говорил о том, что это полная бессмыслица. Но потом все же подчинился со снисходительной улыбкой. Пусть. Если кому-то от этого слегка полегчает, почему бы и нет.
Лена заметила, что нигде не существует столько суеверий и примет, как в системе юстиции.
Люди настолько беззащитны, что зорко наблюдают и отыскивают некие закономерности, детали, могущие хоть как-то помочь. К этим деталям, кстати, крайне внимательны обе стороны: и те, чьи судьбы вершатся, и те, кто получил сомнительное право распоряжаться судьбами других людей.
То, что сейчас происходило, стало полным доказательством ее предшествующего опыта.
Вот уселась за свой стол представитель прокуратуры, обвинитель. И принялась обустраиваться. Сначала поставила – лицом к присутствующим – черно-белую ксерокопию в формате А4 с изображением пары глаз. Глаза гипнотически вперились в многочисленную разношерстную публику. Собравшиеся удивленно и почти завороженно переглядывались, не понимая смысла этой декорации. Это что? Новый языческий ритуал? От сглаза? Чтоб легче было лгать, возводить напраслину на невинного? Или стремление загипнотизировать обвиняемого? Посмотрит он на эти очи и тут же во всем признается, сам того не желая.
В качестве иной силы воздействия баба-обвинитель установила на столе иконку. Поскольку функция последней явно заключалась в обереге самой представительницы беспристрастной Фемиды, лик ее обращался не к толпе собравшихся, а к самой владелице святого изображения.
Все вместе это создавало настолько дикое впечатление, что казалось бездарнейшим оформлением школьного спектакля художественной самодеятельности. Вот голые столы, прокурорская форма. Судья в мантии – а как же иначе! И – эти два черно-белых глаза…
Хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться: все это взаправду, не бредовый затянувшийся сон.
Все и было взаправду. И шло, согласно протоколу.
Представления. Изложения сути события и обвинения.
Наконец вызвали потерпевшую. Спросили, кто она есть и где зарегистрирована:
– Кононенко Диана Владимировна. Постоянно проживаю в Твери. Бульвар Шмидта, дом 5.
– А здесь как оказались?
– Я… работу искала. Думала, тут найду. У подруги вот живу. У Юли Бурыгиной. Она свидетель.
– По какому адресу?
– Соколиный проезд, дом 50.
Все шло по правилам. Кононенко, как полагалось, была предупреждена об ответственности за дачу ложных показаний.
Она приложила руки к груди, мол, говорить буду только правду и всю правду, от чистого сердца и как на духу.
И приступила к рассказу:
– Я… это… к ним на работу устроилась, – она кивнула в сторону Афанасии Федоровны, слушавшей внимательно и с явным глубоким интересом. – Я к ним ходила… Ну, убираться…
А он… это… ну… этот… обвиняемый… он за мной все время подглядывал. А потом она… директорша музейная… она меня уволила… выгнала… У ней брошка пропала… Так она на меня подумала…
А я, может, не брала!
Последний крик души «потерпевшая» исторгла из себя, снова повернувшись в сторону Афанасии.
– Ты сама ее украла! И спрятала! Вот что я скажу! Сама ты воровка! А я потом нашла, вернула!
Похоже было, что «потерпевшая», почувствовав за собой силу закона, начала горячечно бредить.
– Прекратите, Кононенко, – приказала судья, – продолжайте излагать события ночи с 25 на 26 мая сего года.
– Хорошо, Ваша честь, – кивнула покорная страдалица и принялась излагать суть совершенного над ней злодеяния. – Мы сначала с ребятами у реки сидели. Отдыхали. А потом все ушли. Осталась я и вот Юлька… У которой я живу…
– Полное имя назовите, с кем вы остались, – вздохнула скучающая судья.
– Бурыгина Юлия, – подобострастно поправилась Диана и продолжила: – Мы тихо сидели. Погода хорошая была. Тепло. Соловьи пели. Мы соловьев слушали. На лавочке у пригорочка. А тут… этот подошел. Сзади. Подкрался. Мы и не заметили. И начал нецензурно на нас выражаться, угрожать. Я, говорит, вас утоплю. У него была огроменная палка в руке. И нож.
– В одной руке? И палка и нож? – уточнила для порядка томящаяся от жары и духоты женщина в мантии.
– Да! – кивнула «потерпевшая».
Судья с удивлением, словно очнувшись от тяжкой дремы, взглянула на жертву зверского насилия.
Почувствовав в вопросе некий нежданный подвох, Кононенко напряглась, задумалась на мгновение и пояснила:
– Темно было. А он грозился! Сказал: табло нам начешет. И ножом еще почиркает. Юлька испугалась и отбежала. В кустах спряталась. А он… этот… обвиняемый… повалил меня… на землю… прям с лавочки спихнул и повалил… Быстро так… Внезапно… И вот… все… сделал… снасильничал надо мной.
– Вы сопротивлялись? – спрашивала судья для протокола, что положено.
– А как я могла бы сопротивляться? Он же нож у горла моего держал, зарезал бы в два счета! Молчи, говорит, сука нед…банная, а не то жизни лишу.
Судья призвала потерпевшую к использованию исключительно цензурных выражений во время судебного заседания.
Елена глянула в сторону скамьи подсудимого. Доменик, как и Афанасия Федоровна, слушал с глубоким интересом. Так дети внимают сказкам. Чистое и ясное лицо его светилось изнутри улыбкой снисхождения. Странно: ни тени страха, ни стремления опровергнуть явную, наглую, губительную ложь не проступало в его облике.
Лена вспомнила свое первое впечатление от знакомства с сыном статной и красивой Афанасии Федоровны. Как она тогда подумала, что вот, мол, поздний ребенок, хлипкий вырожденец…
