– Толково, – похвалил он Тодда. – Ну а записка эта…
Дюссандер привел в движение кресло-качалку, незабывая
прикладываться к виски. Тодд, не говоря ни слова, поднял с пола конверт, сел к
столу и, разложив табель, принялся за работу. Внешнее спокойствие Дюссандера
передалось ему, и от трудился молча, сосредоточенно – образцовый американский
подросток, всерьез делающий свое дело, будь то сеянье пшеницы, введение мяча в
игру во время бейсбольного матча или подделка отметок в табеле.
Дюссандеру сзади хорошо видна была его шея, тронутая легким
загаром. Старик переводил взгляд с этой узкой полоски на верхний ящичек
кухонного стола, где лежали большие ножи. Один резкий удар – уж он-то бы не
промахнулся, – и перебит позвоночник. Попробуй после этого поговори. Дюссандер
горько улыбнулся. Исчезновение мальчишки повлечет за собой вопросы. Слишком
много вопросов. И на некоторые придется отвечать ему, Дюссандеру. Даже если
компрометирующее письмо – миф, он не может позволить себе роскошь свидания с
государством.
Жаль, конечно.
– Скажи, этот Фрэнч, – Дюссандер постучал ногтем по
конверту, – он сталкивался где-нибудь с твоими родителями?
– Кто? Калоша Эд? – презрительно переспросил Тодд. – Да кто
его позовет туда, где бывают мои родители!
– А в школе? Он их раньше не вызывал?
– Вот еще. Раньше я был среди первых. Это сейчас…
– Тогда что он о них может знать? – Дюссандер в задумчивости
рассматривал почти пустую кружку. – О тебе-то он знает предостаточно. Весь твой
послужной список к его услугам. Начиная от детских баталий. А вот какой,
интересно, он располагает информацией о твоих предках?
Тодд отложил ручку.
– Ну, он знает их имена – раз. Сколько им лет. Знает, что мы
методисты. Вообще, про это в анкете писать необязательно, но мои всегда пишут.
Мы и в церковь-то почти не ходим, но он так и так в курсе. И где отец работает
– тоже… в анкете есть графа. Каждый год анкету надо заново заполнять. А больше
там ничего и нет.
– Если бы твои родители плохо ладили, как думаешь, он бы
знал об этом?
– То есть как это плохо ладили?
Дюссандер выплеснул в кружку остаток виски.
– Ругань. Ссоры. Отец спит на диване. Мать попивает. – Он
оживился. – Назревает развод.
Тодд вскинулся:
– У нас ничего такого нет! Даже близко!
– Разумеется. Ну а если бы было? Если бы у вас в доме стояла
пыль столбом?
Тодд, насупясь, ждал продолжения.
– Ты бы наверняка переживал за родителей, – развивал свою
мысль Дюссандер. – Еще как переживал. Потерял бы аппетит, сон. Об учебе и
говорить не приходится. Так ведь? Нелады в семье отражаются, увы, на детях.
В глазах Тодда забрезжило понимание… и что-то вроде
молчаливой благодарности. Дюссандер это оценил.
– Что может быть печальнее, чем когда рушится семья, –
патетически произнес он, снова наполняя кружку. Он был уже хорош. – Сколько
таких драм, сам знаешь, нам показали по телевизору. Язвят, огрызаются, лгут. А
сами страдают. Да, мой мальчик. Ты даже не представляешь, в каком аду живут
твои папа и мама. Им даже некогда поинтересоваться, что там за неприятности у
их единственного сына. Да и что они значат в сравнении с их неприятностями? Вот
улягутся страсти, заживут рубцы – тогда и займутся сыном. Ну а пока с этим
Фрэнчем пускай объяснится дедушка.
В продолжении монолога огонек в глазах Тодда разгорался все
ярче.
– А что, – бормотал он, – может сработать, да, может, может
срабо… – и вдруг оборвал себя на полуслове, и глаза вновь потухли. – Не
сработает. Мы же ни капельки не похожи. Калошу не проведешь.
– Himmel! Gott im Himmell – Дюссандер рывком вылез из кресла
и прошествовал (не совсем твердо) к кладовке, откуда достал непочатую бутылку
старого виски. Открутив колпачок, он широким движением плеснул в кружку. – Я
думал, ты смышленый мальчик, а ты, оказывается, настоящий Dummkopf. Давно ли
внуки стали похожи на своих дедов? У меня волосы какие? Седые. А у тебя
какие?..
Он подошел к мальчику и с неожиданной резвостью схватит его
за вихры. – Ладно вам! – огрызнулся Тодд, больше для виду.
– А вот глаза у нас обоих – голубые, – продолжал Дюссандер,
опускаясь в кресло-качалку. – Ты мне расскажешь свою семейную хронику. Тетушки,
дядюшки. С кем работает твой отец. Чем увлекается мать. Я запомню. Всю
информацию. Через два дня я благополучно все забуду… память стала совсем
дырявая… но на два дня меня хватит. – Он мрачно усмехнулся. – Людей Визенталя
столько лет водил за нос, самому Гиммлеру очки втирал… уж как-нибудь одного
наставника в начальных классах сумею обмануть. А не сумею – значит, зажился я
на этом свете.
– Очень может быть, – раздумчиво сказал Тодд, и по его
глазам старик понял, что он уже с ним внутренне согласен. Глаза Дюссандера
радостно заблестели.
– Еще как будет!
И, видимо, представив себе, как это будет, он начал
хохотать, раскачиваясь в кресле. Тодд несколько оторопел и даже испугался в
первую секунду, а затем тоже прыснул. Так они на пару и хохотали – Дюссандер в
своем кресле-качалке возле открытого окна, через которое в кухню врывался
теплый калифорнийский ветер, и Тодд, поднявший стул на дыбы, так что спинка
уперлась в эмалированную дверцу духовки, всю в угольно-черных штрихах, ни дать
ни взять абстракция вдохновенного курильщика.
Когда дедушка Тодда Боудена переступил порог кабинета и
закрыл за собой дверь из зернистого стекла. Калоша Эд предупредительно
поднялся, однако не вышел из-за стола. Он помнил про свои кеды. Старички, они
частенько не понимают, что это, может быть, психологический прием, рассчитанный
на трудных подростков… старички встречают тебя по одежке, а до остального им и
дела нет.
Орел, орел, подумал Фрэнч, разглядывая гостя. Седые волосы
зачесаны назад. Костюм-тройка как из магазина. Сизоватого цвета галстук завязан
безукоризненно. Черный зонт в левой руке (с воскресенья зарядил мелкий дождик)
смотрится эдаким офицерским стеком. Пару лет назад Калоша Эд с женой, большие
поклонники Дороти Сэйерс, решили перечитать все, что вышло из-под ее пера. И
вот сейчас он подумал: перед ним стоит живой лорд Питер Уимсей, словно сошедший
со страниц высокочтимой писательницы. Да, семидесятипятилетний лорд Уимсей. Не
забыть рассказать жене.
– Мистер Боуден, – почтительно сказал он и протянул руку.
– Очень рад, – сказал Боуден, в свою очередь протягивая руку.
Эдвард Фрэнч не стал сжимать ее изо всех сил, как он
поступал, имея дело с отцами своих учеников. По тому, с какой опаской старик
протянул руку, было очевидно, что у него артрит.
– Очень рад, мистер Фрэнч, – повторил Боуден и сел напротив,
не забыв поддернуть на коленях идеально выглаженные брюки. Поставив зонт между
колен, он оперся на него подбородком и сразу стал похож на очень старую и
исключительно деликатную хищную птицу, пролетом приземлившуюся в кабинете
школьного наставника. У него легкий акцент, подумал Фрэнч, но без характерной
для английской аристократии и, в частности, для лорда Уимсея энергичной
артикуляции, скорее континентальный, более плавный. Как, однако, Тодд похож на
деда. Тот же нос. И глаза.
