XX
Друзья
Когда Цельда сдала меня Поппельуэллам, было десять минут одиннадцатого.
– До завтра, – сказала Элла.
Но я ответил лишь усталым кивком. Да, знаю, мне подобало быть счастливым, но сердце мое было тяжелее, чем комок свинца. Вылезая из машины и глядя в сторону собора, я мог думать только об одном: отныне я больше никогда с ним там не увижусь.
Цельда предлагала мне еще раз заночевать у нее, но я решил, что пора возвращаться обратно к Ангусу и Стью, и она предупредила Поппельуэллов, что я снова поздно приду.
Когда Альма открыла мне дверь, у нее был довольно свирепый вид.
– Йон, – сказала она, ведя меня по лестнице наверх, – так дальше продолжаться не может! Я рада, что ты так тесно сошелся с Литтлджонами, но ведь все-таки ты ученик из интерната и…
– Этого больше не повторится! – перебил я ее. – Правда.
В комнату я прокрался так тихо, что даже не слышал сам себя. Но не успел я натянуть на подбородок одеяло, как на мое лицо был наведен карманный фонарь, и Стью уставился на меня сверху через бордюр своей кровати.
– Ну? – спросил он. – Где ты был на этот раз? Ангус считает, что Элла дала тебе выпить любовный напиток своей бабушки. А я поспорил с ним на весь наш запас сладкого, что за твоими ночными вылазками кроется что-то другое. Вот тебе выбор: либо ты добровольно расскажешь, в чем дело, либо Ангус будет щекотать тебя до тех пор, пока ты не откроешь правду. Ты ведь знаешь, в подобных вещах он – мастак, пусть даже и поет как ангел.
– Ну ладно уж, – вставил Ангус.
Но свою искусность в ведении допросов ему демонстрировать не пришлось. Я рассказал им все. Про Стуртона, про Лонгспе, про его сердце, про мертвого хориста и про Лэкок. Я и не знал, что мне так сильно хотелось с ними всем поделиться, не знал бы и дальше, если бы наконец не сделал этого.
Пока я рассказывал, Стью включал и выключал свой фонарик, включал и выключал, как маяк в ночи, а Ангус бубнил свое: «Вот это да!» и «С ума сойти!». Но они мне поверили. Непостижимо!
– Вот тебе, Ангус, пожалуйста, – сказал Стью, когда я закончил, – никакого любовного напитка. Тряпочный ворон – мой.
– Как же это? Ты спорил, что Эллин дядя – наемный киллер!
– Ну и что? Он – охотник за привидениями! А это почти одно и то же.
– Нет, Стью, он – зубной врач, – вставил я.
– Ах так? А почему же он тогда сбрил бороду?
Заставить Стью сдаться было не так-то легко, а по тону его было ясно, что свою версию наемного киллера он находил куда более захватывающей, чем теорию про банду призраков-убийц. Ангус же, напротив, на некоторое время притих. Но наконец он вылез из постели и подобрал с пола штаны.
– Ну ладно, пошли к собору, – сказал он, натягивая через голову свитер, – может быть, он еще там. Я хочу его видеть, пусть даже это будет последним, что предстанет моим глазам!
– Ангус! Лонгспе больше нет! – сказал я.
Я говорил, что Ангус бывает очень упрямым?
Ни мне, ни Стью, которого вовсе не воодушевляло среди ночи пробираться в собор, переубедить его не удалось.
Когда мы удостоверились, что дверь внизу заперта, а ключа в двери нет (что-то, очевидно, заставило Поппельуэллов насторожиться), Ангус предложил вылезти через окно на втором этаже. К счастью, там было не очень высоко, но, когда я уже сидел на подоконнике, Стью не нашел ничего лучше, как поведать мне, что Эдвард Поппельуэлл, когда спит, держит рядом с кроватью ружье и полгода тому назад подстрелил на крыше кошку, приняв ее за взломщика. Ангус объявил это совершеннейшей чушью «по-стьюйски», но я был все равно рад, что окно Поппельуэллов во время нашей вылазки оставалось темным.
Чтобы проникнуть в собор, нам не пришлось перелезать через ограду. Ангусу я должен был принести священную клятву в том, что никогда не выдам, как он нас туда провел. Своему обещанию я останусь верен и теперь. В качестве певчего Ангус, естественно, часто бывал по вечерам в соборе, но ни Стью, ни он ни разу туда не входили, когда там было темное и безлюдное царство мертвых. Тишина между стенами была столь совершенной, словно ее выдыхали камни. Можно было различить только шорох наших шагов, пока карманный фонарик Стью рисовал тонкую световую дорожку на каменных плитах, и на один миг мне показалось, что я вижу в южном крыле между колоннами Серую Госпожу.
– Вот этот, да? – прошептал Ангус, когда мы остановились перед саркофагом Лонгспе.
Я кивнул. Я был все еще уверен, что Уильяма больше нет, что он унесся вместе с Элой туда, куда отправляются все, кто на протяжении веков был призраком; и я в тысячный раз повторил себе, что так-то оно лучше, хотя моя тоска по нему уже сейчас разразилась с такой силой, что совершенно изранила мне сердце.
– Ну, говори, как ты его вызываешь? – спросил Ангус, а Стью в беспокойстве посматривал на каменное изваяние Лонгспе, словно кролик, глядящий Эдварду Поппельуэллу в ружейное дуло…
– Громко произнеси его имя, – сказал я, – и скажи ему, что нуждаешься в его помощи.
«Пожалуйста! – снова услышал я собственный шепот. – Пожалуйста, Уильям Лонгспе. Помоги мне!..» С той ночи, казалось, промчались годы.
Ангус и Стью взирали на каменное лицо Лонгспе и не издавали ни звука.
– У него такой вид, словно он с этой своей клятвой – всерьез, – проговорил наконец Ангус. – Может быть, он сердится, если его тревожат, не нуждаясь по-настоящему в помощи.
– Очень может быть, – прошептал Стью. – Думаю, нам лучше вернуться обратно. Около полуночи Альма обычно делает еще раз обход. Что, если она заметит, что нас нет?
«Она обвинит во всем меня, – подумал я. – Кого же еще? Только полуночника Уайткрофта».
Ангус повернулся и поглядел на другие надгробия:
– Можно попробовать вызвать кого-нибудь другого.
– Не думаю, что это хорошая затея, – сказал я. – Стью прав. Пошли обратно.
Но Ангус не обращал на меня внимания.
– А как насчет вот этого? – спросил он и указал на надгробие сэра Джона Ченея.
Как я уже упоминал, Ангус становится очень упрямым, если он что-то вобьет себе в свою шотландскую голову. А в эту ночь он надумал увидеть призрака.
– Бонопарт рассказывал нам про Ченея, – сказал Ангус. – Он был телохранителем Эдуарда какого-то и знаменосцем Генриха VII
[28]
во время битвы при Босворте.
