Глава 5
Открылась та из дверей, что вела в салон. Придерживая рукой откинутую портьеру, на пороге стоял Рескатор.
Анжелика надменно выпрямилась и окинула его ледяным взглядом.
— Могу ли я спросить вас, сударь, почему вы удерживали меня здесь всю ночь?
Он прервал ее речь, сделав ей знак приблизиться:
— Войдите сюда.
Его голос звучал еще глуше, чем обычно, и он два раза кашлянул. Анжелика нашла, что он выглядит усталым. В его внешности явно произошло какое-то изменение, сделавшее его менее… «менее похожим на андалузского мавра», как сказал бы господин Маниго. Он перестал походить также и на испанца. Теперь Анжелика не сомневалась, что по происхождению он француз. Впрочем, это не делало его менее загадочным. На его маске поблескивали капельки воды, но сам он уже успел переодеться в сухое.
Войдя в салон, Анжелика увидела мокрые, брошенные как попало куртку, короткие штаны и сапоги — доспехи, в которых Рескатор вел схватку с бурей.
Ей тут же вспомнилось: когда она впервые пришла сюда, чтобы попросить его о помощи, он снял с нее мокрый плащ и швырнул его в угол, заметив при этом, что она намочила его ковры.
— Вы испортите свои прекрасные ковры, — сказала она.
— Невелика важность…
Он зевнул, потягиваясь.
— Ох, как должно быть, несносно для мужчины вечно иметь рядом с собой хозяйку. И как это люди женятся?
Он скорее рухнул, чем сел в кресло, стоящее около стола с привинченными к палубе ножками. От сильной качки несколько предметов упало со стола на пол. Анжелика хотела было подобрать их, но вовремя спохватилась. Предыдущая реплика Рескатора ясно давала понять, что сейчас он не расположен к любезному обхождению и любой ее жест превратит в повод для того, чтобы ее унизить.
Он даже не предложил ей сесть. Вытянув свои длинные ноги в высоких сапогах, он, казалось, о чем-то размышлял.
— Какая великолепная битва, — сказал он наконец. — Море, льды и посреди — наша маленькая скорлупка. К счастью, буря так и не разразилась — не иначе как по Божьей милости.
— Не разразилась? — повторила за ним Анжелика. — Однако море, по-моему, очень бушевало.
— Волновалось, не более того. Но все равно, надо было постоянно быть начеку.
— Где мы находимся?
Пропустив этот вопрос мимо ушей, он протянул к Анжелике руку.
— Дайте-ка мне зеркальце, которое вы там прячете. Я был уверен, что оно придется вам по вкусу. Он повертел его в руках.
— Еще одно свидетельство того, что сокровища инков — не вымысел. Порой я задаюсь вопросом: может быть, сказка о городе Новумбага — вовсе не сказка, а быль? Великий индейский город с хрустальными башенками, со стенами, сплошь покрытыми листовым золотом, инкрустированным драгоценными камнями…
Он говорил не с Анжеликой, а сам с собой.
— Инки не знали стекла. Поверхность этого зеркала сделана из амальгамы: золото с ртутью. Вот почему оно придает отражающимся в нем лицам великолепие золота и изменчивость ртути. Женщина видит себя такой, какова она на самом деле — прекрасной и мимолетной мечтой. Это зеркало — редчайшая вещь. Скажите, оно вам нравится? Вам хочется его иметь?
— Нет, благодарю вас, — холодно ответила Анжелика.
— А драгоценности вы любите?
Он пододвинул к себе стоящий на столе железный ларец и откинул его тяжелую крышку.
— Взгляните.
Он достал из ларца ожерелье из восхитительных молочно-белых, отливающих всеми цветами радуги жемчужин, с изящной застежкой из позолоченного серебра. Показав ей ожерелье во всей красе, он положил его на стол и вынул другое, в котором жемчужины были с золотистым отливом: все одинаковой величины и яркости. Казалось чудом, что удалось собрать их вместе так много. Оба ожерелья можно было бы десять раз обернуть вокруг шеи, и они все равно свисали бы до колен.
Анжелика смотрела на эти чудеса с недоумением. Их вид был оскорблением для ее скромного бумазейного платья, корсажа из черного сукна, холщовой сорочки. Внезапно она почувствовала себя неловко в своем простонародном наряде.
«Жемчуга?.. Я носила столь же прекрасные, когда состояла при дворе короля, — подумала она и тотчас же поправила себя:
— Впрочем, нет, те были не так красивы…»
И тут же все ее смущение прошло.
«Конечно, владеть такими красивыми вещами радостно, но это было также и тяжким бременем. А теперь я свободна».
— Хотите, я подарю вам одно из этих ожерелий? — спросил Рескатор.
Анжелика взглянула на него едва ли не с испугом.
— Мне? Но что, по-вашему, я буду с ним делать на островах, куда мы плывем?
— Вы могли бы продать его вместо того, чтобы продавать себя.
Анжелика вздрогнула и почувствовала, как у нее запылали щеки. Право же, ни один из мужчин, которых она прежде знала — даже Дегре — не обращался с ней, чередуя такую непереносимую наглость с такой утонченной любезностью.
Его загадочные глаза в прорезях маски напоминали ей глаза кота, играющего с мышью. Внезапно Рескатор вздохнул.
— Нет, — сказал он разочарованно, — я не вижу в вас вожделения, не вижу тех алчных огоньков, что вспыхивают в глазах женщин, когда показываешь им драгоценности… Вы меня просто раздражаете.
— Если уж я так вас раздражаю, — мигом отпарировала Анжелика, — то зачем вы удерживаете меня здесь? И вдобавок пренебрегаете элементарной учтивостью
— ведь вы даже не предложили мне сесть? Если вы воображаете, будто ваше общество доставляет мне удовольствие, то уверяю вас — это далеко не так. И почему, сударь, вы продержали меня здесь взаперти всю ночь?
— Этой ночью, — сказал Рескатор, — мы были в смертельной опасности. Никогда прежде мне не приходилось видеть, чтобы льды дошли до здешних широт, где бури, спутницы равноденствия, бывают очень свирепы. Я был удивлен, увидев айсберги там, где никак не ожидал их встретить, и мне пришлось противостоять сразу двум опасностям, сочетание которых обычно бывает гибельным: буре и льдам, а кроме них еще и третьей — темноте. К счастью, как я вам уже сказал, ветер внезапно переменился — это было почти чудом — и море не разбушевалось в полную силу. Мы смогли сосредоточиться на борьбе со льдами, и к утру они остались позади. Но вчера катастрофа казалась неотвратимой. И тогда я позвал вас.
— Но почему? — в недоумении повторила Анжелика.
— Потому что у нас были все шансы пойти ко дну, и я хотел, чтобы в смертный час вы были рядом со мной.
Анжелика воззрилась на него в несказанном изумлении. Поверить, что он говорит серьезно, было немыслимо. Конечно же, это просто одна из его излюбленных мрачных шуток.
Начать хотя бы с того, что всю эту ночь, такую, по его словам, жуткую и грозную, она преспокойно проспала, даже не подозревая, что гибель столь близка. И потом, как может он говорить, что в смертный час хотел быть рядом с ней когда сам то и дело выказывает ей оскорбительное пренебрежение?
