Ренегат был счастлив, что одержал эту победу, на которую уже не рассчитывал, и выражал свою радость бурно, почти по-детски. Все сложилось намного удачнее, чем если бы он устранил своего соперника иными средствами, скажем, при помощи убийства. Разумеется, он не раз пытался это сделать, но все попытки оказались тщетны, и в конце концов Меццо-Морте проникся суеверным благоговением перед таинственной силой неуязвимого мага… Кроме того, несмотря на все свое могущество, он все же боялся гнева великого султана в Стамбуле, — ведь тот наверняка бы вскоре узнал, кто лишил его тайного советника, который, к тому же, подпитывал его финансы.
Беспрепятственно покинув Алжир, Рескатор направился к Геркулесовым Столбам
[29]
, рассчитывая без особых трудностей проплыть под пушками Сеуты
[30]
. Таким образом он хотел достичь Сале
[31]
, а затем добраться и до Мекнеса.
На душе у него было тяжело. Анжелика во власти Мулея Исмаила, чью похотливость и жестокость он так хорошо знал — тут было отчего потерять покой! Он клял Меццо-Морте, клял Анжелику. Но все равно мчался ей на помощь с нетерпением, которое невозможно было бы объяснить одним лишь сознанием долга перед безрассудной супругой.
Неожиданно он получил послание от Османа Ферраджи: «Приезжай… Женщина, которую тебе предназначили звезды, в опасности…»
…Дойдя до этого воспоминания, Жоффрей де Пейрак вдруг вскочил. Судно дало резкий крен: один раз, другой; он пошатнулся и вполголоса произнес: «Буря…»
Буря, которую на закате предвещало чересчур спокойное, будто политое маслом море, давала знать о себе, посылая свои первые шквалы. Он продолжал стоять, расставив ноги, чтобы удержать равновесие.
Но мыслями он все еще был в прошлом — белом от солнца, красном от крови.
«Приезжай… Женщина, которую тебе предназначили звезды, в опасности…»
Так связывались нити, чтобы вновь их соединить…
Но когда он прибыл в Мекнес, Осман Ферраджи был мертв, его заколол кинжалом раб-христианин. В садах запах роз смешивался с запахом трупов.
В «меллахе», еврейском квартале города, все евреи от грудных детей до столетних старцев были вырезаны кривыми саблями черной стражи султана. Ходили слухи о побеге семи рабов-христиан и — самое неслыханное — одной из женщин гарема.
— Ах, мой друг, какая женщина! — рассказывал ему Исмаил, выпучив глаза в избытке почти мистического восхищения. — Она даже попыталась перерезать мне горло. Посмотри…
Он показал след от пореза, краснеющий на его бронзовой коже.
— И притом моим собственным кинжалом! Вот это искусство! Увы, моя грубая и простая натура, как видно, пришлась ей не по вкусу. Она стойко выдержала пытки. Я ее помиловал, потому что она была все же слишком красива, чтобы предавать ее казни, а также потому, что мой великий евнух настоятельно советовал мне пощадить ее. Какую отраву удалось ей влить ему в жилы, ему, неподкупному? И теперь он, такой сильный и мудрый, мертв — и все из-за его слабости к ней. А ей удалось бежать. Поверь, друг мой, это был демон в женском обличье!
Жоффрею де Пейраку не было надобности спрашивать ее имя — он угадал его сразу. Он был потрясен, подавлен — и все-таки не мог не повторить вслед за восхищенным и ошеломленным Исмаилом:
— Да, мой друг, какая женщина!
Он объяснял Мулею Исмаилу, что во Франции эта женщина была его женой, и он, узнав, что она у султана Марокко, приехал в Мекнес, чтобы выкупить ее. Мулей Исмаил возблагодарил Аллаха за то, что неистовый нрав пленницы спас его, повелителя правоверных от нанесения непоправимого оскорбления его лучшему другу! Тем более, что благочестивому мусульманину не дозволено обладать женщиной, у которой есть муж. Он отдаст ее своему другу, не требуя никакого выкупа. Ибо так велит Коран.
Султан твердо надеялся, что ее поймают вместе с остальными беглецами. Его эмиссары, посланные в погоню по разным следам, получили приказ: рабов-мужчин казнить, а женщину доставить в Мекнес живой.
Наконец пришло известие, что беглецы пойманы, а потом прибыли и отрубленные головы, покрытые запекшейся кровью. Мулей Исмаил сразу заметил, что среди них нет головы Колена Патюреля.
— А где женщина? — спросил он.
Солдаты повторили то, что сказали перед смертью беглецы-христиане. Когда их схватили, женщины среди них уже не было. Француженка давно умерла от укуса змеи. Ее похоронили в пустыне.
Мулей Исмаил разодрал на себе одежды. К его ярости примешивалось сожаление, что теперь он уже не сможет сделать широкий красивый жест, дабы почтить друга, которого глубоко уважает. Интуитивно он почувствовал, какое горе скрывается за внешней невозмутимостью его покрытого шрамами лица.
— Хочешь, я еще кого-нибудь убью? — допытывался он у Жоффрея де Пейрака.
— Эти безмозглые стражи не сумели поймать ее прежде, чем она умерла.., дали ей ускользнуть. Один твой знак — и я зарублю их всех!
Граф отклонил это кровавое предложение, продиктованное искренним благорасположением султана. Его горло сдавило от глубочайшего отвращения.
В этих роскошных покоях, где, казалось, все еще не выветрились запахи дыма пожаров и кровавой резни, незримо бродил дух великого евнуха, и Жоффрею де Пейраку чудилось, что он слышит его мелодичный голос: «Мы чтим Бога Единого и кровь, пролитую во имя Его… Ты — другой и всегда будешь одинок».
Ему вдруг стала ясна полная бессмысленность всех его планов, помыслов и даже страстей. Как же они были нелепы… Ведь его голос никогда не будет услышан этими двумя ополчившимися друг на друга мирами; ибо в сущности и христиане, и мусульмане поклоняются единому абсолютному принципу, который гласит, что человек есть ничто, а Бог — все.
Хорошо, он уйдет. Он покинет Средиземное море — и не потому, что обещал это Меццо-Морте, а потому, что понял: он как был, так и остался чужим среди тех, кто многие годы помогал ему заново строить его разрушенную жизнь. Он вернется в Палермо за Кантором, а потом они вместе поплывут на Запад, к новым материкам. Бросив свое огромное состояние (ибо на Востоке он снова стал сказочно богат), он оставит позади две загнивающие цивилизации, которые ожесточенно воюют между собой в Средиземном море, этом бурлящем ведьмином котле. И той, и другой движет религиозный фанатизм, и в конце концов он сделал их похожими друг на друга по зверствам и нетерпимости, Он устал от этой борьбы, бесплодность которой была ему очевидна.
Он устоял перед искушением броситься через пустыню, чтобы разыскать там убогую могилу. Еще одно безрассудство, оно не принесет ему ничего, кроме отчаяния. Да и какой смысл в этих поисках? Удостовериться, что она в самом деле мертва? Какое же доказательство он получит? Следы в пыли? Зачем? Чтобы найти под ними другую пыль, прах той, в которой, будь она жива, была бы вся его жизнь… О, тщета надежд человеческих…
