— Но на Санто-Доминго мы могли бы возделывать виноград. Именно таково было наше намерение, — сказал один из ларошельцев, изготовлявший дома бочки для шарантских вин.
— На Санто-Доминго виноград не растет. Испанцы пытались его выращивать, но тщетно. Чтобы лоза плодоносила, нужен перерыв в сокообразовании. Он происходит благодаря смене времен года. На островах же сок циркулирует постоянно, и листья не опадают. Нет времен года, нет и виноградников.
— Но ведь пастор Рошфор в своей книге писал…
Граф де Пейрак покачал головой.
— Пастор Рошфор, храбрый и уважаемый путешественник, с которым мне приходилось встречаться, невольно отразил в своих сочинениях свой особый взгляд на жизнь, свои поиски земного рая и земли Ханаан. По этому в его повествованиях есть явные ошибки.
— Ха! — воскликнул пастор Бокер, с силой ударив по своей толстой Библии.
— Я с вами совершенно согласен! Я никогда не доверял этому ясновидцу.
— Поймите меня правильно. У ясновидцев есть и хорошие стороны. Они служат прогрессу человечества, вырывая его из вековой рутины. Они видят символы, истолковывать же их должны другие. Пусть писатель Рошфор допустил досадные географические неточности и описывал со слишком наивным восхищением богатства Нового Света, но те переселенцы, которых он привлек за океан не были обмануты. Скажем, что уважаемый пастор слишком хорошо усвоил то символическое чувство, которое является основой индейской духовности. Конечно, на побегах дикого винограда не растут сочные гроздья, так же как на ветвях хлебного дерева нет румяных булочек. Но изобилие, счастье, душевный покой возможны повсюду лишь для тех, кто сумеет открыть истинные богатства, которые может дать эта земля, полюбить ее и не переносить сюда суетные раздоры Старого Света. Разве не ради этого вы приехали сюда?
Во время этой продолжительной речи голос Жоффрея де Пейрака то срывался, то становился хриплым, но ничто не могло остановить пламенный поток его слов. Он не обращал внимания на свое раненое горло, так же как когда-то, дерясь на дуэли, не думал об искалеченной ноге. Горящий взгляд под густыми бровями привлекал слушателей и передавал им его убежденность.
Мавр, заменивший при нем служителя Абдуллу, приблизился и подал ему одну из чудных пузатых фляг золотисто-желтого цвета с таинственным напитком, принесенным индейцами. Граф выпил залпом, не задумываясь, что это было.
Вдали послышалось конское ржание. Два индейца спустились на берег на лошадях, рассыпавших камешки копытами. К ним вышли навстречу, и они передали послание. Великий сахем Массава был уже в пути, чтобы приветствовать новых бледнолицых. Были отданы приказы на всех языках, чтобы ускорить выгрузку подарков, которые скапливались на берегу по мере того, как их перевозили с «Голдсборо»: новенькие мушкеты, завернутые в промасленное полотно, холодное оружие, изделия из стали.
Габриэль Берн не смог удержаться, чтобы не заглянуть в открытые сундуки.
Жоффрей де Пейрак наблюдал за выражением его лица.
— Ножевой товар из Шеффилда, самый лучший, — заметил он.
— Знаю, — подтвердил Берн.
Впервые за много дней напряженное выражение сошло с его лица, взгляд оживился. Он как бы забыл, что разговаривает с ненавистным соперником.
— Не слишком ли это хорошо для дикарей? Они бы удовольствовались и меньшим.
— Индейцам нелегко угодить в том, что касается оружия и инструментов. Обманув их, я бы свел к нулю преимущества сделки. Подарки, которые вы видите, должны обеспечить нам мир на территории более обширной, чем все французское королевство. Их также можно обменять на меха или продать за золото и драгоценные камни, которые остались у индейцев с незапамятных времен от их таинственных городов. Драгоценности и благородный металл по-прежнему ценятся на побережье, причем необязательно в форме золотых монет европейской чеканки.
Берн в задумчивости вернулся к своим друзьям. Они по-прежнему держались все вместе и хранили молчание. Их подавляла огромная территория, которая вдруг досталась им, лишившимся всего. Они без конца смотрели на море, скалы, их взгляд поднимался к холмам с гигантскими деревьями, и каждый раз все вокруг выглядело иначе из-за блуждающего тумана, придававшего пейзажу то приветливую мягкость, то бесчеловечную дикость.
Граф следил за ними, положив руки на пояс. Глаз его, чуть растянутый шрамом на щеке, сощурился в усмешке и принял сардоническое выражение, но Анжелика уже знала, что скрывается за этой видимой черствостью. Сердце ее рвалось к нему в пылком восхищении.
Вдруг он произнес вполголоса, не оборачиваясь к ней:
— Не смотрите на меня так, прекрасная дама, вы внушаете мне праздные мысли. Сейчас не время.
И, обращаясь к Маниго:
— Каков будет ваш ответ?
Судовладелец провел рукой по лбу.
— Возможно ли в самом деле жить здесь?.. Все так чуждо для нас. Созданы ли мы для этого края?
— Почему же нет? Разве человек создан не для всей земли? Зачем тогда вы принадлежите к высшему роду животного мира, роду, наделенному той самой душой, которая одухотворяет смертное тело, той верой, которая, как говорится, движет горами, если боитесь взяться за дело с тем мужеством и умом, которые проявляют даже муравьи или слепые термиты?
Кто сказал, будто человек может жить, дышать и думать лишь на одном месте, как раковина на берегу? Если ум принижает его, вместо того чтобы возвышать, пусть лучше человечество исчезнет с лица земли, уступив место бесчисленным насекомым, в тысячу раз более многочисленным и активным, чем человеческое население земного шара, и пусть они заселят его в грядущие века своими микроскопическими племенами, подобно тому, как это было в начале творения, когда мир, еще не обретший форму, был населен одними гигантскими породами чудовищных ящериц.
Протестанты, непривычные к столь пространным речам и к подобным блужданиям мысли, взирали на него в великом изумлении, а ребятишки жадно ловили каждое слово. Пастор Бокер прижимал к груди свою Библию.
— Я понимаю, — произнес он, задыхаясь от волнения, — понимаю, что вы имеете в виду. Если человек не способен повсюду продолжать дело созидания, стоит ли ему в таком случае быть человеком? И зачем тогда нужны люди на земле? Теперь я понял Божий наказ Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую я укажу тебе».
Маниго простер свои могучие руки, требуя слова:
— Не стоит заблуждаться. Разумеется, у нас есть душа, у нас есть вера, но нас всего пятнадцать человек, а перед нами огромная задача.
— Вы не правильно считаете, господин Маниго. А ваши жены и дети? Вы всегда говорите о них, как о безответственном стаде блеющих овец. Между тем они доказали: в том, что касается здравого смысла, выдержки и мужества, они стоят вас всех. Даже ваш маленький Рафаэль, который сумел не умереть, несмотря на лишения и тяготы пути, какие редко переносят младенцы его возраста. Ведь он даже не заболел… А тот ребенок, которого носит под сердцем ваша дочь? Только благодаря ее выносливости в нем сохранилась жизнь, еще не успевшая начаться. Он родится здесь, на американской земле, и сделает вашим этот край, потому что, не зная другого, полюбит его, как свою родную землю. У вас храброе потомство, господа ларошельцы, и мужественные жены. Вас не просто пятнадцать человек. Вы уже целый народ.
