Будто неугомонная трещотка, Дурвалину неутомимо обсуждал препоны, которые Тисау создавал для Баштиау да Розы, судачил о перспективах обоих претендентов, ставок не принимал ввиду отсутствия наличности, но приказчик сразу замолкал, как только слышал любой намек на то, кому же достанется — и, без сомнения, вскорости — целка дурочки Сау. Он сам был кандидатом — правда, тайком, но это дела не меняло, — и потому этой темы предпочитал не касаться. В этих тонких и рискованных делах с женщинами он оставлял суету и бесполезный треп другим, тем, кто любил болтать о своих преимуществах. Молча, без всякого хвастовства, он подкатывал к самым популярным проституткам — сегодня к одной, завтра к другой. В случае с Сау — девственницей и дурочкой — явных и жаждущих победы конкурентов было хоть отбавляй. Дурвалину, сиди тихо, ни гугу!
Эду и Нанду Сау даже в расчет не брала, не говоря уже о Пебе, — у них опыта мало. В пылу беготни они не шли дальше того, чтобы прижиматься и ощупывать ее. Как только они пытались задрать ей юбку, Сау убегала. Уже сам факт, что они делали это вместе, ватагой, сводил на нет возможные последствия, и мальчишки в глубине души предпочитали порченых кобыл и мулов — таких было много в караванах, ночевавших в Большой Засаде. Эду и Нанду их всех знали, и если появлялся новый караван, они сразу угадывали нужное животное по тому, как вели себя мужчины. У них на это был безошибочный нюх.
Настоящими конкурентами были другие, парни, которые вот-вот станут взрослыми, уже ходившие к проституткам и к мулам прибегавшие только в крайнем случае. Из них двое больше всех беспокоили Дурвалину и вызывали интерес Сау, которая возбуждала их так же, как и приказчика. Аурелиу — парень из Сержипи — высокий, бесшабашный, в последнее время начал учиться играть на кавакинью. Зинью был здешний старожил, всегда чистый и аккуратный, вежливый, скромный, не склонный к выяснению отношений. Кому из них повезет?
Только сам Господь, который создал ее дурочкой, мог сказать, вправду ли Сау чувствовала что-то к одному из них. Пожалуй, она никого решительно не отвергала, даже мальчишек. Глупые, невежественные, да и оснастка у них — курам на смех, они могли обогнать ее в беге, только если она сама позволяла. И все же мальчишки помогали убивать время и разжигали в ней огонь. Что же до трех хвастунов, которые пасли ее и мечтали завалить в зарослях или на берегу реки — Зинью, Аурелиу и Дурвалину, — она мучила их, водила за нос и дергала за усы. Сау позволяла трогать себя то одному то другому, разрешала вставить конец промеж ляжек или в зад, провести рукой от груди до курчавого лобка, но когда они пытались раздвинуть ей ноги, девчонке всегда удавалось ускользнуть.
Если бы кто-то мог прочесть ее мысли, то узнал бы, что ее манил, вызывал пылкое и жадное желание не какой-то конкретный мужчина, а особый вид, который можно было бы назвать жеребцом. Не мальчики, не парни — зрелые мужчины, настоящие мужики, жеребцы-производители. Случилось так, что, прячась за деревьями, она увидела, как Фадул и Каштор справляют малую нужду, и оценила размеры оснастки. Однажды она смогла сравнить их: они мочились рядом и болтали. Прибор кума Фаду — ох, Господь милосердный — был огромный, как у осла. У Каштора — Матерь Божья! — будто обгорелый сук, головешка — отсюда, видать, и прозвище. Для них — да, она раздвинула бы ноги по первой же просьбе. И для гармониста тоже — эх, красив же, собака!
17
Королевство Иеманжи — это океан, соленые бурные воды, безграничный мир. По сравнению с морем земля была просто жалким лоскутком. Каштор Абдуим, спасаясь от неминуемой смерти, сел на парусник в порту Баии. Ночью он увидел руку Жанаины
[81]
в свете луны, заметающую следы беглеца. Пенистая грива набегавших волн, раскаленные глаза на звездном небе, и на серебряном лоне — процессия утопленников. Женихи, которых она выбрала среди самых храбрых лодочников, рыбаков и моряков. Они шли вместе с ней на брачное ложе на дне морском, в землях Аиоки.
[82]
У Иеманжи два обличья, две стороны — лицо рождения и профиль смерти. Каштор плыл к свободе по водам, которые струились из ее грудей: мать и жена, она спасла жизнь приговоренному к смерти.
По прибытии в Ильеус папаша Аролу показал ему пляж, где было жилище Иеманжи, грот в скалах, который захлестывали волны. Он сделал ей эбо, подношение — пузырек с духами, мыло и синий головной платок.
Хозяйка морей, повелительница бурь, что же она делала в этой речушке с тихими водами? Негр Каштор Абдуим да Ассунсау, сын Шанго, с двумя сторонами: одна принадлежала Ошалу, а другая — Ошосси, — ковал своими простыми инструментами раскаленный добела металл, придавая форму и вдыхая жизнь в русалку в центре абебе. У Иеманжи веер серебряный, у Ошум — золотой. Раз уж нет золота и серебра, то один будет из белого металла, а другой — из желтого. Красавицы будут плясать с ними на ритуальных празднествах посреди народа. Тисау хотел поставить абебе среди священных предметов пежи: кто знает — может, она оставит свои укромные местечки и тайные убежища и придет в кузницу, чтобы взять в руки несравненный веер и зажечь утреннее сияние радости.
Вернувшись с реки — одного из притоков своего королевства, где была хозяйкой и повелительницей, — Ошум легла в гамак, спала и видела сны. Но Ошум, как нам известно из разных верований, как говорят экеде
[83]
и ога,
[84]
есть изящество и соблазн, капризы и гордость, легкомысленное сердце. Она не подруга, но любовница, а век у любовницы бурный и короткий. Эпифания ушла, забрав с собой золотой веер. Гонимый Дух брел за ней по дороге. А теперь пес бросался к Диве, когда она появлялась или пряталась за деревьями. Он радовался ей, вилял хвостом, а она приносила ему объедки, завернутые в листья маниоки.
Иеманжа из Сержипи, хозяйка пляжей с кокосовыми пальмами и белоснежных соляных залежей, сладкая Инаэ,
[85]
мать и жена, созданная, чтобы зачинать и рожать. «Иеманжа» означает «плодородие» и «постоянство». Это она родила зачарованных духов, когда в начале начал, у истоков мира отдалась Аганжу, ипостаси Шанго. Он, Каштор Абдуим да Ассунсау, был рожден рабами и стал свободным, вольным как ветер, без хозяина и господина. Его защищал Ошала. Ему хотелось сына, хотя бы одного. Гонимого Духа было недостаточно.
Он не познал страха, даже когда за ним охотились наемники сеньора барона. Ему была неведома робость. Он приходил как солнце, горячий и пылкий. Так о нем судачили женщины, без устали перемывая кости: «Каштор Абдуим, просто дьявол во плоти».
Но с Дивой он был совсем другой, будто и не Тисау вовсе — насмешник, кузнец, каких мало, соблазнитель проституток, служанок и барынек. Перед его напором они все сдавались, покорные, будто околдованные. А теперь будто его самого околдовали, словно сглазили. Хваленый Черный принц, знаменитая Головешка бродил как в тумане, зараженный тоской. Куда делись его остроумие, его стремительность, его огонь?
