Он складно говорил и умел завлечь любого, кто его слушал, будь то мужчина или женщина:
— А как мост закончим, я хочу поставить новый дом для сеньоры Ванже. Чтобы вытащить ее из той дыры, где она живет. Разве не так, бабуля?
Заговорив о планах, они оба рассмеялись — старуха и каменщик. Баштиау да Роза привлек к себе Ванже и обнял:
— Хороший народ здесь, Тисау.
Вот уж хитрец этот Баштиау да Роза, кого хочешь, объегорит. Глаза у него голубые, волосы светлые — прямо гринго! Ну и что с того? И даже это не могло бы заставить Тисау сдаться, поджать хвост и отступить.
Он как раз хотел спросить, где Дива, когда увидел ее прямо у себя перед носом — она тащила на голове булыжник, придерживая его руками. Потная, с разгоряченным лицом, она казалась еще красивее! Заметив Каштора, она остановилась и улыбнулась:
— И вы здесь? Вот уж не ожидала. — Она опустилась на землю подле него.
— Я пришел, чтобы тебя повидать. Я сделал для тебя абебе.
— А что это?
— Веер Иеманжи? Никогда не слыхала об этом?
Никогда. Она в первый раз об этом слышала и понятия не имела, что это. У нее были другие святые, христианские. Они приплыли из Европы на носах каравелл. В Сержипи на энженью и плантациях они смешались с богами Тисау, прибывшими из Африки в трюмах кораблей работорговцев. И все же Дива мало знала об этих тайнах и хитросплетениях.
— Веер… У меня его не было никогда.
Настоящий веер, похожий на те, что изящно и элегантно демонстрировали коленопреклоненные сеньоры на воскресных мессах в Мароиме? У нее было много соломенных веерков — они помогали от жары и чтобы разжечь огонь.
— А где?
— В кузнице. Можешь прийти за ним когда захочешь.
Дива задумчиво поглядела на негра. От нее не ускользнул — да и как же он мог ускользнуть, разве только если бы она была круглой, законченной дурой, — интерес Тисау и Баштиау да Розы. И тот и другой кружили вокруг нее, ходили по ее стопам, расточая взгляды и улыбки. Мастер Баштиау вел активное наступление, все время крутился с Ванже и Амброзиу, каждый день обедал на стройке, воздавая хвалу еде и приправам. С мужчинами по вечерам он вел в кабачке доверительные беседы, пропускал стопку кашасы, будто он уже член семьи. Тисау наблюдал издалека, мог завязать разговор, когда видел, как она играет с Гонимым Духом вблизи кузницы, или придя на реку в тот час, когда она купалась.
— Хотите, чтобы я пришла за ним в кузницу?
— А ты знаешь, что вошла в нее только однажды — в тот день, когда приехала, — и больше ни разу? Может, ты боишься?
— Чего мне бояться? — Она прыснула, рассмеялась, как и в тот день, когда перепутала негра Каштора Абдуима с Турком Фадулом Абдалой. — Вот прямо сегодня и приду.
22
Наступил вечер, и Дива выполнила обещание. Она остановилась на пороге кузницы, глянула внутрь: в горне горел огонь, но самого Каштора и след простыл. Она шагнула вперед, вошла, осмотрелась и увидела пежи. Тем далеким вечером, когда они пришли, она не заметила ничего, кроме негра с обнаженным торсом и засаленной шкурой кайтиту, повязанной на поясе.
Четыре блюда с едой, штуковины из железа, дерева, соломы и металла — колдовство. Дива смотрела завороженно. Внезапно до нее донесся сильный, резкий запах, который окутал ее в гамаке в ту самую, единственную и несравненную ночь, когда ее тело созрело и у нее пошли крови. Не глядя, она почувствовала, что он пришел. Дива медленно обернулась. Каштор сказал, усмехнувшись:
— Ты у себя дома.
Что он этим хотел сказать? Дива не спросила — куда подевалась ее храбрость? Тисау направился в угол между стенами, где находились эти странные, завораживающие предметы, почтительно склонился и коснулся земли кончиками пальцев правой руки, после чего пал ниц, чтобы поцеловать церемониальный камень. Затем встал, взял одну из штуковин — новенькую, сверкающую — и направился к Диве. Она чувствовала одновременно желание и страх, ее окутала атмосфера тайны и колдовства. В испуге она протянула руку, Каштор вручил ей абебе. В глазах кузнеца заплясали ярко-красные искры — свет или огонь, зажженные угли. Голос был низким и глухим:
— Сирена — это Иеманжа. То есть ты.
Дива увидела свое лицо, отраженное в металлическом зеркале. Присмотревшись к выгравированной на веере фигуре, она узнала себя — это ее волосы, ее грудь, ее зад. Она улыбнулась, опустила глаза, подождала, когда он произнесет наконец долгожданные слова.
В тишине руки схватили ее и грубо сжали, стремительно и внезапно. Губы Каштора раскрылись не для нежных слов, которые она ждала и жаждала услышать. Вместо этого они сомкнулись на ее губах, накрыли их и сдавили, жадные и грубые. Потрясенная и напуганная, ужасно напуганная, она осталась холодной и бесчувственной. Все внутри омертвело. Вместо ласки и нежности грубость и насилие. Ей едва удалось вырваться, и в ярости, прежде чем злодей снова схватил ее, она что есть силы ударила его по лицу.
— Это что еще такое! — воскликнула девушка и выбежала.
Тисау был так растерян, так ошарашен, что позволил ей уйти, не сказав ни единого слова, даже пальцем не пошевельнув, чтобы удержать ее. Пораженный и наголову разбитый, он даже не заметил, что, выбежав за дверь и отойдя недалеко, она на мгновение остановилась — мгновение, долгое как жизнь, — чтобы подождать его. Запах Каштора проник в ее ноздри, пропитал ее тело, побежал по жилам. Но он ее не увидел: ослепленный яростью, от досады он не мог и пошевелиться, прижимая черную руку к кровоточащему лицу.
И только придя домой, дрожащая и расстроенная, Дива заметила, что в руке у нее остался металлический веер, который Каштор отлил и отчеканил ей в подарок. Оружие, которое послужило ей в роковой час расставания, абебе Иеманжи. У Иеманжи два лика — так говорят моряки в порту Баии. Нежное лицо штиля и хмурый профиль бури.
23
Несмотря на то что дона Эстер не появилась на пирушке, приуроченной к празднованию ее приезда в Большую Засаду, это счастливое начинание увенчалось полным успехом. Ветеран этого местечка, Педру Цыган, всем гармонистам гармонист, не мог припомнить праздника, который был бы столь же бурным и при этом столь же мирным. Во-первых, кровавого столкновения между Каштором Абдуимом и Баштиау да Розой, предсказанного Дурвалину Вот Увидите, не произошло. Каштор и Баштиау не только дружелюбно беседовали, но и выпивали вместе, чокаясь с Лупишсиниу, мужем виновницы торжества.
Но вместо этого помощник лавочника увидел, как сбывается другое его предсказание — это было ясно как божий день. Речь шла о том, кому из двух ухажеров отдаст предпочтение уроженка Сержипи Дива. Ей едва исполнилось пятнадцать и хотелось пощеголять: она расплела косички и подхватила распущенные волосы широкой розовой лентой той же длины и того же цвета, что и лента, обивавшая пояс ситцевого платья, с юбкой в оборках и лифом с жабо, сшитом доной Наталиной. Просто прелесть!
