Огонь разгорался в горне. Дива взяла горящий фонарь и осветила комнату, в которой она никогда не бывала: на полу циновка, гамак висит, в сундуке — носильные лохмотья. Рядом со штанами и рубашками — немногочисленной одеждой Тисау — она пристроила две юбки, несколько кофт и нижнее белье, платье из набивного ситца и домашние туфли. Погасила фонарь и легла в гамак. С этого момента ни одна другая женщина, кто бы она ни была, не занимала его. У гамака появилась хозяйка.
Она позволила захватить себя запаху своего мужчины, тихонько рассмеялась, как и в тот день, когда они встретились, и почувствовала умиротворение: завтра на их разукрашенном и грязном семейном гамаке появится второе кровавое пятно.
ДЕРЕВНЯ
Среди жителей и домашней скотины разгуливают беременные
I
Животы кверху — беременные гордо разгуливали по Большой Засаде. Рожать они должны были летом, к концу жатвы. Сначала только Дива и Абигайль — младшая дочка Жозе душ Сантуша. Потом к ним присоединились Изаура, которая была на одиннадцать месяцев старше сестры, и Динора — жена Жаузе. С появлением выходцев из Эштансии кортеж из беременных вырос почти вдвое, потому что три женщины из клана были брюхатые. Им тоже предстояло разрешиться от бремени с помощью благословенных рук Жасинты Короки.
Динора начала возрождаться к жизни в тот день, когда они увидели Большую Засаду, и Жаузе с надеждой коснулся пальцами ее усталого, покрытого пылью лица. Ни живая ни мертвая, она чудом удержала дух в рахитичном, тщедушном теле младенца, хныкавшего у нее на руках. Она была уверена, что для них все кончено с того самого судного дня, когда их вышвырнули с надела в Мароиме, но, увидав прекрасную плодородную долину, почувствовав внезапно, как ее ласкает мозолистая рука любящего мужчины, подумала, что, может быть, в этой глуши они снова смогут возделывать землю, растить скотину, а она снова почувствует желание, жар между ног, и кто знает — может, и забеременеет. Она снова была готова к работе и к постели.
Так и случилось, но забеременела она не сразу. Только после того как закончили строительство мельницы, Жаузе с помощью отца и братьев соорудил глинобитную лачугу, где поселился с женой и сыном. В семейном доме, состоявшем из жалких двух комнат, они даже не пытались заняться чем-нибудь эдаким. Как они, так и Лия с Агналду, в часы, когда на них нападало могучее желание, укрывались за деревьями, в зарослях, в укромных местечках на реке и там стонали и вздыхали, тайком и поспешно.
В лачуге они наконец обрели ночной покой, убежище и интимность. Они улыбались друг другу, когда возрожденный к жизни ребенок спал глубоким сном. И тогда Динора снова зачала.
2
Дива, Изаура и Абигайль забеременели одна за другой, с небольшой разницей во времени. Абигайль была первой, у кого выросло брюхо, самой молодой из трех и жила с Баштиау да Розой, пользуясь благами дома, построенного каменщиком. Он побелил свой «шато» — так Фадул обозвал это жилище, подчеркивая его отличие от близлежащих лачуг, выкрасил фасад в синий цвет, а окна — в розовый, вырыл колодец, разжег дровяную печь, купил в Итабуне двуспальную кровать и матрас — роскошь, достойную полковников. И все это — чтобы привести в дом Диву. И все же Жозе Себаштиау да Роза подавил ревность. Он быстро с ней справился: жестокие разъяренные проклятия, краткие печальные размышления о природе женских чувств, но ни тени отчаяния и никаких клятв мести.
Та, кого он так долго держал на примете, о ком думал, за кем ухаживал месяцами, предпочла принести свои пожитки в хибару кузнеца, заставив оцепенеть от удивления Дурвалину и большинство жителей Большой Засады. Спокойнее! Она не единственная и, может быть, даже не самая красивая барышня на выданье в селении. Когда он снова увидел ее на ярмарке, гордую, под руку с Тисау, то пожелал ей счастья и отправился дальше.
Здесь можно оставить за скобками ужас, постигший доморощенных пророков, предсказывавших, что да как пойдет, и снова воздать хвалу мудрости Короки. В то время, когда потрясенные сплетники шушукались: «Дива бросила Баштиау, предпочла негра», — и далее в том же духе, она сказала однажды Бернарде, помогая ей в заботах о ребенке:
— А я что говорила? Тут только слепой не увидит.
— Кума, они же все видят только глазами, а ты — и глазами, и умом.
Корока также предсказала реакцию отвергнутого жениха:
— Немного погодя другую найдет.
Так и было — Баштиау да Роза сомнениям не поддался и не стал терять время, работу и деньги, жалуясь на постигшее его несчастье. Он подготовил дом, чтобы ввести в него женщину, создать семью, и не хотел, чтобы дом пустовал, став добычей змей и клопов. Кроме Дивы были и другие барышни в Большой Засаде — молоденькие и ладные, способные присмотреть за дровяной печкой и детьми, когда те пойдут. И далеко ходить не надо было: на мельнице, перед самым его носом, чистили маниоку и мешали варево в кастрюлях дочки Жозе душ Сантуша. Старшую — Рикардину, одноглазую и потерявшую невинность, — он в расчет не брал. Оставались Изаура и Абигайль — обе молоденькие ладные девственницы. Баштиау да Роза выбрал Абигайль — смуглянку.
Похожий на кабоклу — волосы гладкие, высокий и крепкий, не особо разговорчивый и невероятно работящий, — Жозе душ Сантуш отдал судьбу дочерей на откуп сеньоре Кларе. Ему самому хватало забот в поле. Он знал, что днем позже, днем раньше дочки уйдут своей дорогой, и больше всего его беспокоила нехватка рабочих рук на плантации. В противоположность своему имени, сиа Клара
[96]
была довольно темной, с курчавыми волосами, толстая и приветливая. Круглое ее лицо, несмотря на возраст, было все еще привлекательным — она приглядывала за своими любившими пощеголять девчонками, но не в ее обычае было огорчаться из-за них.
Она привезла из Сержипи те же предрассудки, которые отравляли жизнь Ванже, но без лишних угрызений приспособилась к реалиям новой земли грапиуна — щедрой и изобильной, где правили бал новые ценности и где у жизни была иная цена. Что ее на самом деле беспокоило относительно дочерей, так это чтобы они не пошли по рукам, не кончили проститутками на Жабьей отмели. Это бы ее действительно огорчило. Найти сожителя на этом краю света — вот уж и вправду Божья благодать, и она стоит дороже, чем свадьба в церкви в Букиме, откуда они приехали. Дела идут так, как они идут, а не так, как мы того хотим, не так ли? Здесь или там, благословение падре — это пшик, плюнуть и растереть.
Три дочери Жозе душ Сантуша и сеньоры Клары так разнились внешностью и повадками, будто бы и не были сестрами, единокровными и единоутробными. Изаура пошла в мать своей сердечностью, хорошо подвешенным языком и уживчивостью, а в отца — гладкими волосами и бронзовым оттенком кожи. Стройная кабуверде — в ней была заметна индейская кровь. Абигайль, такая же молчунья, как и Жозе душ Сантуш, в остальном пошла в сеньору Клару — смуглая толстушка с пышной курчавой шевелюрой и большими глазами. В ней победила негритянская кровь. Но от какого белого пращура унаследовала одноглазая Рикардина — настоящая бабища — светлые волосы и кожу, голубые глаза и высокий рост? В семьях из Сержипи, где смешалось столько рас, иногда рождаются дети с голубыми глазами и светлыми волосами. Масть и рост — подарок какого-нибудь голландского прадеда или — кто знает — нового христианина, приехавшего в Ресифе с принцем Маурисиу Нассауским. После поражения он бежал в капитанию Сержипи-дел-Рей и нашел здесь приют и теплый прием, обосновался навсегда и заделал детей негритянкам и мулаткам. Рикардина — прекрасный экземпляр, хотя и кривая. Но разве бывает на свете совершенство?
