Изаурой он никогда не интересовался. Посадки Жозе душ Сантуша начинались там, где заканчивались плантации Амброзиу, на границе стояла мельница, Аурелиу видел Изауру ежедневно и как будто не замечал. В восемнадцать лет, несмотря на всю свою торопливость, Аурелиу еще не дошел до того, чтобы охладить голову и зажить семейной жизнью. Изауре было шестнадцать — ее время вот-вот пройдет.
За чисткой маниоки, верчением пресса и помешиванием кастрюли глаза их неожиданно встретились — они узнали друг друга. Дива и Абигайль уже пошли каждая своей дорогой, Изаура тоже хотела последовать за своей судьбой, предначертанной на небесах. На мельнице, на плантациях, на берегу реки они обменивались улыбками и болтали, а когда пришли в себя, то выяснилось, что Изаура беременна и Аурелиу скоро станет отцом. Не там целка, так здесь, — а уж Изаура точно была девственницей, ящичек у нее был заперт на замок и открывался с треском. А там, за прессом, витал пьянящий запах чищеной маниоки.
На объединенном совете двух семей труднее всего было решить, где они будут жить: в доме парня или в доме девушки? Определили, что у Изауры — немного больше места, — но Аурелиу при этом будет продолжать помогать родителям: одну половину работать на наделе Амброзиу, другую — на поле Жозе душ Сантуша.
Сау удивило отдаление Аурелиу — он исчез, тем самым ограничив ей выбор партнера на вечер. Тот факт, что он начал жить с девушкой, для Сау ничего не объяснял. Для нее было все одно — женатый, холостой или сожительствующий с женщиной. Она всех ждала с одинаковой радостью, вне зависимости от статуса и возраста. И все же она предпочитала зрелых мужчин — они были не такие дурачки, больше знали и не теряли время на глупые расспросы. Мальчик или муж, поспешный или нежный, кто-то из них — не важно кто — должен был надуть ее, заделать ей ребенка. Ребеночка, чтобы укачивать его на руках. Где же ходит этот Педру Цыган, красивый как пес?
6
Население деревни увеличивалось и за счет недавно обосновавшихся приезжих, которых привлекли вести о бурном росте Большой Засады. Об этом говорили во всей долине Змеиной реки и даже за ее пределами: в Феррадасе, в Риуду-Брасу, в Секейру-де-Эшпинью, в Агау-Прете, в Итапире и в Итабуне. Погонщики, лесорубы и батраки — а пуще всех неутомимый ходок Педру Цыган — напропалую восхваляли оживление, веселье и прелести проституток. Новости доходили даже до Ильеуса — их приносили туда богатые фазендейру того же уровня, что и владельцы Аталайи и Санта-Марианы. О тамошних событиях в красках рассказывал Турок Фадул, когда приезжал, чтобы закупить товар, оплатить счета, подышать воздухом цивилизации и насытиться ее благами — в Ильеусе дорогущие французские и польские профессионалки делали абсолютно все и даже больше того, что можно себе вообразить, — и для того чтобы увидеть море.
С таким наплывом жителей Ослиная дорога превратилась в длинную извилистую улицу, идущую вдоль русла реки. Некоторые дома были кирпичными, крытыми черепицей, стояло много лачуг, и среди них — нескончаемое движение людей и животных. Кончились те праздные часы, когда после ухода погонщиков араб, негр и проститутки отдыхали после ночи и утра, проведенных в трудах, и собирались, чтобы поболтать, послушать разные истории, попеть песенки. Не то чтобы они окончательно забросили прежние обычаи, зародившиеся в те времена, когда Большая Засада едва возникла и была всего лишь местом ночевки или вяло прозябавшим, жалким поселением. Они все еще встречались, чтобы предаться безделью в привычных местах, но делали это реже, хотя количество участников этих собраний значительно возросло. Весельчаки собирались по воскресеньям на ярмарке, в Дамском биде, перед кузницей, в цирюльне Додо Перобы и, как всегда, в лавке Фадула.
Устраивались танцульки под аккомпанемент гитар, гармоней, дудок и кавакинью. Точное количество хижин на Жабьей отмели знал только Господь Бог. Он и Дурвалину, помощник трактирщика по прозвищу Сплетник.
7
Домашней скотины тоже стало больше — и на фермах на том берегу реки, и на улицах селения, где животные бегали сколько душе угодно. По утрам и ночью проходили караваны ослов, а днем прохожие видели стада свиней, рывшихся в грязи, стайки кур, сидевших в кустарнике, и цесарок, стремительно разбегавшихся по сторонам. Когда приехали переселенцы из Сержипи, капитан Натариу да Фонсека привез из Аталайи дюжину яиц цесарок, которых Зилда послала для Ванже. Их подложили под обычных деревенских кур, и вылупились десять цыплят, от которых произошла буйная, неприручаемая стая, носившаяся по обеим берегам реки. Теоретически они были собственностью крестьян, а на самом деле принадлежали всем жителям селения. Темное мясо цесарки — это изысканное лакомство.
Помимо плодов любви Гонимого Духа и суки Офересиды с новыми жителями приехали и другие собаки, положив начало прожорливой популяции тощих дворняг. Вместе с Зилдой в Большую Засаду приехало множество домашних животных. Кроме собак и кошек, домашней птицы — кур, цесарок, уток и индюшек — в глубине двора и на площадке перед домом виднелись одомашненные древесные куры и жаку, эму, принадлежавший Пебе, пара сериема, глухо кричавших и убивавших змей, и ежик, хозяйкой которого была Лусия — старшая из девочек. Не говоря уже о разнообразных попугаях и птичках, живших в клетках на террасе и под навесом.
Попугаев было три — красивых и болтливых. Два жили на кухне и во дворе, но третий — беспокойный и говорливый маракана, владевший обширным порнографическим словарным запасом, — жил на воле на веранде, где находился его насест, на котором он ненадолго задерживался. Это было любимое домашнее животное хозяина дома. Он откликался на кличку Сунь-себе-в-зад — это было его любимое выражение, которые он повторял через раз, по поводу и без. Попугай ходил туда-сюда по балясине веранды, выкрикивая ругательства, присвистывая и таким образом подзывая собак. Когда они прибегали на зов, попугай разражался пронзительным, язвительным хохотом. Он гордо провозглашал звание и имя своего владельца и верного друга — капитана Натариу да Фонсеки.
Капитан сажал его на тыльную сторону ладони, чесал ему голову и животик, и Сунь-себе-в-зад жмурился от удовольствия. Зилда утверждала, что это самка, раз уж птица позволяла так себя тискать. Самка и к тому же преданная — никому иному, кроме Натариу, птица не позволяла такие интимности и сразу же принималась яростно клевать любого, кто пытался ее приласкать. Еще и оскорбления выкрикивала: «Вор! Сукин сын! Сунь себе в зад!» Она едва не оторвала палец негру Тисау который пытался с ней подружиться: «Дуй отсюда, мой блондинчик!»
Своеобразный словарный запас мараканы был следствием долгого проживания в прокуренном игровом зале притона в переулке Мула в Итабуне, в популярном борделе «Нувенш». Это была смесь кабака, где подавали кашасу, коньяк и коктейли, публичного дома — в комнатушках на чердаке промышляли проститутки, — но в первую очередь это был игровой притон. Этот многогранный «центр развлечений» принадлежал Луишу Прету — смельчаку, которого зачастую неправильно понимали и недооценивали, но человеку достойному. Во время одной заварухи, связанной с картами, капитан однажды спас ему жизнь.
Он случайно оказался в этом заведении — его пригласила туда одна шлюха, знакомая еще с давних времен. «Давненько я тебя не видала, Натариу», — сказала кокетка, повстречав его на улице. Слово за слово, и они оказались наверху, в борделе «Нувенш», чтобы отметить долгожданную встречу яростными ударами его молота.
