Старая Матюрина Ланье продолжала:
– Мой муж рыбак. Троих сыновей забрало море, с нами живут лишь вдова старшего сына и мой внук Жан. Ему тринадцать, и он уже ходит в море со старшими. Но в тот день, когда появились вы, и речи быть не могло, чтобы выйти в море. Буря ревела и стонала, словно раненый дракон. Мы сидели за ужином у очага, когда поблизости заржала лошадь, а затем раздался сильный стук в дверь. Господи помилуй, подумали мы тогда, мало ли на свете лихих людей, а до ближайшего селения далеко. Мой старик прочитал молитву и пошел открывать. Да я уж говорила, как мы увидели этого рыцаря, нагого до пояса, и вас, бесчувственную, у него на руках. Мы с Жискеттой взялись хлопотать над вами, и, Матерь Пресвятая Дева, сколько же вы наглотались воды! Жискетта перекинула вас через колено, давила живот и спину, а вода все шла и шла. Ваш рыцарь все время был рядом и успокоился, лишь когда вы застонали и стало ясно, что все худшее позади. Потом он отправился с моим стариком, чтобы пристроить под навес коня. Ведь с вами был еще и конь.
– Кумир, – улыбнулась Анна.
– Да, так он его звал и заботился о нем, что о малом дитяти. Когда же Жискетта хотела пристроить вас на тюфячке в углу, он заявил, что такой знатной даме, как вы, это не пристало, и мы со стариком уступили вам свое ложе.
Анна заметила, что старуха нет-нет да и поглядывает на ее коротко остриженные волосы. «Она, наверное, решила, что я беглая монахиня, а Филип мой любовник».
И тут ее обдало жаром. Она с ослепительной ясностью вспомнила, как в бредовом смешении страха, любви и отчаяния предложила себя Майсгрейву и как грубо он ее оттолкнул. Дева Мария, уж лучше бы она умерла, чем жить в таком позоре! Леди из лучшего дома Англии, которая, если бы Небу было угодно, могла стать королевой, как простая девка вешается на шею этому грубияну, отшвыривающему ее от себя, словно приставучую собачонку! Как же она, должно быть, ему противна, какой обузой была все это время!
Женщинам редко удается быть последовательными, когда их переполняют чувства. И Анна отказывалась понимать, что Филип в то мгновение думал лишь о том, чтобы спасти их жизни; наоборот, снова и снова она припоминала, как рыцарь избегал ее еще в Англии, сохраняя между ними дистанцию.
Старуха меж тем болтала без удержу:
– К утру у вас начался жар. Вы метались, бредили и стонали. Ваш спутник не отходил от вас и был бледен, как призрак. Когда рассвело, он расспросил, где можно найти лекаря. Но где его взять в нашей глуши, разве что в Бордо? Отец Симон, наш кюре, порой снимает хворь святой водой и молитвой, но этот безбожник послал к черту святого отца и потребовал, чтобы мы указали ему дорогу через ланды к Бордо. И что бы вы думали? К вечеру он явился и привез с собою достойного мэтра Роша. Видели бы вы эту картину!.. Лекарь едва дышал, да и конь был весь в мыле и еле передвигал ноги. Мэтр Роша тотчас велел потеплее укутать вас, а когда выступила испарина, мы с Жискеттой растерли вас водой с уксусом. И так несколько раз кряду. Затем лекарь отправился в ланды за целебными травами, приготовил отвар и велел поить им вас все время. Только после этого мессир рыцарь отвез его в город, а уж потом и отца Симона пригласил. Наш добрый священник согласился уступить вам свои простыни. Мы с Жискеттой настояли, чтобы рыцарь не околачивался возле вас денно и нощно, ежели, как он сам утверждает, вы ему ни жена, ни сестра. Не очень-то он нас и послушал, но, когда отец Симон стал требовать плату за простыни и кур, которых присылал, чтобы мы могли поить вас бульоном, тогда он все же оставил вас, сказав, что уедет на пару дней в Бордо. Э-э, да вы никак спите, сударыня?
Глаза у Анны в самом деле слипались. Она была еще слишком слаба, чтобы переварить столько новостей и совладать с бурей чувств. Поэтому не успела старая рыбачка умолкнуть, как она уже спала.
Когда же она проснулась, в доме никого не было. Дверь была распахнута настежь, впуская достаточно света, чтобы девушка могла оглядеться. Рыбачья хижина была довольно просторной, но бедной. Земляной пол, по стенам развешаны рыбачьи снасти, открытый очаг посередине. В одном углу валялось несколько тюфяков. Единственная деревянная кровать в доме принадлежала ей. Слышалась какая-то возня, и, скосив глаза, Анна увидела за дощатой перегородкой козу. Та смотрела на нее своими желтыми глазами, а крохотный козленок теребил ее вымя.
Анна сбросила толстую овчину, которой была укрыта, и села. На ней была широкая рубаха до пят из беленого холста. Оглядевшись и нигде не обнаружив своей одежды, она завернулась в овчину и, пошатываясь, босиком направилась к двери. В лицо хлестнул сильный порыв ветра, пахнущего морскими водорослями. На камнях перед хижиной сушилась рыбачья сеть, за нею бугрились песчаные дюны, а далее до самого горизонта простирался океан. Серо-зеленые волны были осыпаны хлопьями крикливых чаек. Анна стояла в дверном проеме как зачарованная, глядя на волны. Ветер трепал ее отросшие волосы, на губах был привкус соли.
Послышался топот копыт. Девушка оглянулась. Филип Майсгрейв, соскочив с седла, неторопливо приближался к ней.
– Рад видеть, что вы поправляетесь, леди Анна.
Он стоял перед ней в новом одеянии из черной ткани, в длинном колете из толстой буйволовой кожи, обшитом по плечам и груди металлическими пластинами. Стальная каска и сапоги для верховой езды с голенищами выше колен довершали его наряд. Это была одежда скорее простого латника, чем рыцаря. Зато на поясе у него висели длинный меч с украшенной бирюзой рукоятью и тонкой работы кинжал с позолоченными накладками на ножнах. Анна давно знала, что хорошее оружие – слабость Майсгрейва, но сейчас думала лишь о том, откуда он взял деньги на все это. Ведь когда они покидали Англию, у них не было ни единого пенни.
В его глазах было странное испытующее выражение. Он едва заметно улыбнулся ей, но Анне показалось, что он иронизирует. Она представила, как, должно быть, ужасно она выглядит – бледная, худая словно скелет, остриженная, да еще и закутанная в старую вонючую овчину. Сиятельная графиня Уорвик…
Анна собрала все мужество, чтобы держаться с достоинством.
– Окажите любезность, сэр, отыщите этих простолюдинок. Не могу же я целый день разгуливать в бараньей шкуре.
Голос ее звучал властно и сухо, и этих вельможных ноток Филипу еще не доводилось слышать.
– Хорошо, миледи, – ответил он с почтительным поклоном. – Вся семья рыбака отправилась к мессе в ближайшую церковь, но, если вам угодно, я съезжу и потороплю их.
Он ускакал, а Анна, пошатываясь, побрела к воде. Ее ноги по щиколотку уходили в белесый песок дюн. На берег накатывались волны, вынося ракушки и гирлянды морской травы. Рыбачьи суденышки, распустив косые паруса, удалились в открытое море. Вода отсвечивала, будто снятое молоко.
«Я не дам ему повода насмехаться надо мной, – думала Анна. – Он не найдет во мне прежней восторженной девчонки, млеющей от любого взгляда. Я дам ему сполна ощутить разницу между нами, невзирая на то, что в конце концов обязана ему жизнью».
Сердце глухо толкалось в груди. Из головы не выходил поцелуй во время бури, их единственный поцелуй. Разве мог так целовать ее человек, сердце которого холодно? Анна встряхнула головой.
