– Вы говорили о голоде? Клянусь Господом нашим, это так. Толпы оборванцев отираются вокруг монастыря, клянча подаяние. Из благочестивых побуждений я творю милостыню, но вовсе не обязан кормить и поить всех бездельников, которые не сумели позаботиться о себе с осени. Аббатство? Наши амбары полны. Мои монахи не бездельничают: солонина, вино, мука – всего в изобилии. Обновлена церковь, починены крыши, построен новый подъемный мост. Ах, ваша милость! При таком опыте под моей рукой мог бы процветать не только монастырь, но и целая епархия.
Глостер деликатно ушел от обсуждения этого вопроса, однако аббат снова и снова гнул свое.
– Как могло случиться, что родной брат злейшего врага государя значится его духовным наставником и епископом Йорка?! Поистине, люди порой не ведают, что творят. За что ни возьмется Невиль, все идет прахом. А расходы, – Господи, какие расходы! Exempi gratia,
[24]
куда девались средства, предназначенные на приюты для сирот? Я скажу вам. На пополнение епископской библиотеки. А пожертвования на больницы для бедных?
– Ваше преподобие, – мягко перебил Глостер. – Но ведь и вы доброхотные даяния прихожан не всегда расходуете по назначению.
Ричард сделал жест, как бы обводящий покои. Аббат отложил крылышко фазана и с оскорбленным видом выпрямился в кресле.
– Клянусь Крестом, в который верю, эти траты необходимы для поддержания престижа аббатства. Parvo contonus
[25]
– вот мой девиз. Церкви же нужна роскошь, дабы чернь, чувствуя свое ничтожество, склонялась пред нею.
– Не думаю, что черни случалось толпиться в этом покое, – с улыбкой заметил Глостер. – Однако, святой отец, я привез с собой бумагу, в которой записаны мои пожертвования в пользу монастыря. Взгляните на нее и скажите, заслужил ли я этими ничтожными подношениями милость нашей святой матери-церкви и вправе ли именоваться ее смиренным сыном?
Ингильрам пробежал глазами перечень пожертвований, и лицо его расплылось.
– И я, и мои монахи готовы до скончания веков поминать вас в своих молитвах, ваша милость.
Тем не менее он ждал. Пришло время, и герцог готовился сообщить, чего ради он явился в аббатство.
Ричард встал и, прихрамывая, прошелся по комнате. Аббат последовал за ним. Сквозь мутноватые стекла полукруглого окна было видно, что солнце уже высоко поднялось над лесом. Не оборачиваясь, Ричард спросил:
– Как вы думаете, досточтимый отец, что привело меня в Киркхейм?
Настоятель пожал плечами.
– Человек несовершенен. Как узнать, что творится в душе другого, пока тот не разомкнет свои уста?
– Аминь. Великолепно сказано, отец Ингильрам. Однако от вас у меня секретов нет. Я прибыл сюда ради малютки Невиль.
Он обернулся. Аббат какое-то время растерянно смотрел на него, затем судорожно сглотнул.
– Я бы мог догадаться.
Ричард усмехнулся:
– Так как она поживает? Все так же varium et mutabile?
[26]
– Как сказать…
Аббат замялся. Ричард ухмыльнулся и похлопал ладонью по столешнице.
– Если судить по вашему ответу, преподобный отец, вы ничего не можете к этому добавить.
Ингильрам не стал упорствовать.
– Мой грех. Пока леди Анна была невестой короля Эдуарда, я уделял ей немало внимания. Но потом… Видите ли, у племянницы епископа Невиля ужасающий характер. Так что, когда государь – да благословит Господь священную особу его величества – на свое счастье обвенчался с леди Элизабет Грэй, я прекратил посещения женской обители и более не виделся с леди Анной. Но она по-прежнему живет в аббатстве и, судя по всему, вполне готова принять постриг. По крайней мере, мать Бриджит предлагала ей отрешиться от мира и посвятить себя небесам. Однако… ваша светлость, вам, пожалуй, следует поговорить об этом с самой настоятельницей.
– Что ж, отведите меня к ней.
Они вышли на широкий монастырский двор. Мимо сновали монахи в капюшонах, пощелкивая четками и бормоча молитвы. Солнце светило по-весеннему, небо отражалось в глубоких лужах. Под навесами темнели аккуратно сложенные поленницы. Двое монахов-трудников в подоткнутых до колен подрясниках возились у свинарника, и ноздри Ричарда защекотал крепкий навозный дух.
Между тем они достигли высокой белой стены, что отделяла обитель сестер-бенедиктинок от всего остального аббатства. Там виднелись постройки, палисадники, фруктовый сад. Темные дубовые ворота были наглухо закрыты, но рядом с ними находилась калитка, к которой и направился аббат Ингильрам со своим высокородным спутником.
Однако внутрь их впустили не сразу. Лишь когда сама мать-аббатиса вышла им навстречу и настоятель объяснил ей, кто его спутник, она, не вымолвив ни слова, жестом пригласила их войти. Едва взглянув на нее, Ричард, кое-что понимавший в людях, ощутил, сколь велика разница между настоятелями мужской и женской обители. Если отец Ингильрам был сластолюбив и сговорчив, то мать Бриджит выглядела подлинной фанатичкой, суровой и непримиримой. К отцу Ингильраму она относилась с явным пренебрежением, была немногословна и крайне нелюбезна. Глядя на эту высокую изможденную женщину с мрачным болезненным лицом, Глостер ощутил, в каких жестких руках находится монастырь. Наверняка она и сама строго следует уставу во всем – спит на грубых простынях и соломе, не пропускает ни одного поста, подвергает себя бичеванию и носит на теле рубаху из грубой шерсти. И никому ни малейшей поблажки, а за пустячные прегрешения – суровая кара.
В женском монастыре царила тишина. Продвигаясь по узким и мрачным, но идеально чистым коридорам за настоятельницей, Ричард поразился, насколько здешняя обстановка отличалась от веселого гомона мужской обители. Лишь одна монахиня с опущенной головой повстречалась на их пути, скользнув тихо, как тень, и едва ответив на благословение отца Ингильрама. На Глостера она даже не посмотрела. Герцог оглянулся, желая узнать, не проявит ли она обычное для монахини любопытство, но нет – та даже не повернула головы.
Уорвик знал, что делал. Только такой нрав мог укротить необузданный характер Анны.
Между тем они вошли в небольшую полутемную комнату, и мать Бриджит предложила им присесть. Ричард невольно сравнил суровую простоту этого покоя с роскошью апартаментов Ингильрама, и вновь подумал о неприязни, которая неизбежно должна была существовать между настоятелями этих двух монастырей.
Усадив гостей, настоятельница сухо осведомилась, чему обязана столь высокой чести. Так же, как и аббату Ингильраму, Глостер передал ей список пожертвований и даров, желая расположить к себе аббатису, а уж затем разузнать у нее то, чего не смог выяснить у аббата. Но настоятельница, пробежав глазами пергамент, лишь легким кивком выразила свою благодарность. Все в ней раздражало Ричарда, и он решил перейти прямо к сути дела.
