Он снял с шеи ковчежец и вложил его в слабеющие руки умирающего.
– Здесь частица животворящего Креста Господня. Молитесь над ней. И если молитва ваша будет искренна, Господь не отвернется и услышит вас.
Словно желая оставить умирающего наедине с его совестью, все отступили в сумрак. Филип наскоро просмотрел вещи, что были приготовлены Анной и Деббичем в дорожных сумках. Несколько шкур, плащи, немного еды и бальзам для ран. Выбрав один из плащей, рыцарь направился к безучастно сидевшей на поваленном дереве девушке и прикрыл ее плечи.
– Благодарю, – тихо промолвила она.
Филип сел рядом.
– Объясните, что означают слова сквайра Деббича о том, что у границ графства люди Глостера? И что, собственно, заставило вас бежать из-под опеки короля Эдуарда?
И Анна рассказала ему о сватовстве Глостера, дав понять, что таким путем Йорки хотят привязать к себе Делателя Королей, о том, как она воспротивилась этому браку, дабы избегнуть насильственной свадьбы, и вынуждена была бежать. Майсгрейв понимал недомолвки. Он хорошо знал характер Ричарда-горбуна и догадывался, насколько этот учтивый придворный кавалер и рыцарь мог быть жесток и беспощаден с тем, кто шел наперекор его воле, независимо от того, равный ли ему этот противник или беззащитная женщина. Когда Анна сообщила ему, что почти весь Уорвикшир ныне окружен войсками брата короля, Майсгрейв вспомнил признаки тревоги в замке, какие заметил, еще будучи заточенным в башне.
«Что же так взволновало герцога? – размышлял рыцарь. – То, что письмо короля вместе со мной оказалось в Уорвикшире? Что же такого в этом письме, если оно заставило Горбатого Дика поднять целую армию? Или он так жаждет заполучить Анну Невиль?»
Филип спросил о письме. Анна молча извлекла из-за голенища сапога плоский кожаный футляр.
– В замке оно хранилось в специальном тайнике. За мной ведь все время следили, и лишь сегодня вечером, когда мне удалось усыпить своих служанок, я вновь добыла его. Можете мне верить: кроме меня, его никто не касался.
– Я верю. Иначе не выпустил бы его из рук.
– Вам известно, что в этом письме? – спросила Анна.
– Нет. Но я испытываю все более сильное желание узнать это.
Рыцарь задумался.
«Герцогу нужна дочь Уорвика. Я же для него всего лишь посланец брата. Поэтому мне следовало бы направиться на юг, туда, где находятся его войска. Это был бы самый краткий и надежный путь, но тогда придется передать Глостеру Анну. Что ж, у меня есть выбор: или исполнить свой долг перед королем, или остаться верным Анне и пуститься в объезд, оттянув доставку письма. Более того, если Глостер узнает, что я скрываю от него дочь Делателя Королей – а узнает он об этом наверняка, – то получится, что я перешел на сторону Алой Розы, то есть на сторону графа Уорвика. Но Майсгрейвы никогда не были изменниками!»
В душе Филипа происходила жесточайшая борьба. Человеку, для которого верность королю была свята, как вера в Бога, пойти на измену было столь же немыслимо, как и отречься от религии отцов. Но и предать девушку, к которой искренне привязался и которая сделала все, чтобы спасти их из плена, рискуя при этом своим добрым именем, он тоже не мог.
Филип думал об Анне. Она не похожа на других женщин. Филип знал, что женщину Бог создал слабой, вручив опеку над ней мужчине, и с тех пор она должна подчиняться его воле. И уж если сам король и его брат решили за нее, а отец Анны далеко, благоразумнее всего было бы смириться. Но откуда в ней это упрямство, эта несгибаемая решимость? Неужели она настолько глупа, чтобы противостоять обстоятельствам? Скорее наоборот, она достаточно умна, чтобы понять, что Йорки неспроста именно сейчас так заинтересованы в том, чтобы породниться с ней. Им нужен Уорвик, об этом знает вся Англия. Какую же преданность и любовь нужно питать к отцу, чтобы решиться бежать именно сейчас! Удивительная девушка…
Филип поежился от сырости. Туман сгущался, заволакивая все вокруг непроницаемой белесой пеленой. Казалось, они с Анной отрезаны от всего мира.
– Вы отдадите меня Ричарду Глостеру? – неожиданно спросила Анна.
Майсгрейв молчал. «Лучше всего было бы, если бы она вернулась в Уорвик-Кастл. Там ей по крайней мере ничего бы не угрожало». Но он не осмеливался сказать об этом вслух. Ведь Анна прошла весь путь вместе с ними, и отослать ее обратно значило бы нанести девушке глубокое оскорбление. К тому же Филип понимал, что гордая дочь Делателя Королей никогда не вернулась бы под кров человека, который повел себя столь бесчестно.
Рыцарь поднялся. Стараясь не смотреть на Анну, сказал:
– Я схожу к Деббичу. Что-то его не слышно.
Сэр Хьюго лежал неподвижно. Его руки были безжизненно простерты вдоль тела. Филип решил было, что сквайр уже отошел в мир иной, и склонился над ним. Дыхание его еще не пресеклось. Глаза умирающего были широко открыты, взгляд блуждал, однако он узнал Майсгрейва, разлепил спекшиеся губы, словно пытаясь что-то сказать. Тонкая струйка крови побежала из уголка его рта, глаза закатились, и Хьюго Деббич испустил дух.
Осенив себя крестным знамением, Филип молча закрыл ему глаза. Затем взял из разжавшихся пальцев ковчежец. Из тумана донесся голос Гарри:
– Ай да лошадки! Ну и скакуны! И эти кони теперь наши? О, миледи, за одно это я готов…
Майсгрейв пошел на голос и увидел самого Гарри, ласково похлопывающего по крутой шее высокого мышастого жеребца. Оливер стоял подле Анны, и даже Фрэнк суетился рядом, посматривая на девушку с таким благоговением, какого Филип еще ни разу не видел у него на лице.
– Сэр Хьюго скончался, – сказал рыцарь, приблизившись.
Все молча обнажили головы. Анна опустилась на колени и стала читать отходную. Фрэнк надел каску и негромко сказал:
– Хотя он и был предателем, но все же христианин. Надо похоронить его как полагается.
Филип вздрогнул.
«Они даже и мысли не допускают, что я почти готов отдать Анну герцогу. Они приняли ее как свою и готовы постоять за нее. Кем же я окажусь, ежели поступлю так, как намеревался Деббич?»
Земля в лесу была рыхлой, и вырыть могилу не составило труда. Филип копал молча, не поднимая глаз на своих ратников. «Они уверены, что я не предам Анну. Но что они знают о рыцарской вассальной присяге, которой я связан с Йорками?!»
Когда все было закончено и они садились в седла, Филип снова с теплотой подумал об Анне. Она позаботилась, чтобы сохранить ему Кумира. Рыцарь снова взглянул на девушку. Она сидела на своей рыжей кобыле. Длинный плащ скрывал ее фигуру до самых шпор. Филип кожей чувствовал, как она напряжена.
«Волей-неволей она подчинится мне, – подумал он. – Подчинится, даже если я отвезу ее к Глостеру. Эта упрямица, которая осмелилась пойти наперекор воле короля, скрыться от герцога Глостера, перечить разъяренному Фокенбергу, беспрекословно подчинится мне, простому рыцарю, с которым лишь случайно свела ее судьба!» И словно откуда-то издалека вновь услышал: «Мне хорошо с вами, сэр Филип!»
