— А ведь верно ты говорил, варяг-воевода, что против людской силы никакая нежить не устоит.
— Вот и запомни это, — кивнул Свенельд. Не хотел показать, как сам испугался за княгиню. — А вообще нам необходимо как-то послать весть, что сама Ольга Киевская сюда пожаловала. Только так древляне умалят свое чародейство.
Свенельд и Торбьерн о чем-то переговорили, потом Свенельд даже заулыбался, указывая рукой на выступавший из зарослей кряжистый дуб с наростами-ступенями крепких грибов.
— Это деревце нам с Торбьерном уже знакомо. Теперь точно знаю, что скоро появится погост весельчака Милюты. Он из древлян, я сам его тут за старшего посадил, чтобы за привозом дани следил. Этот Милюта толковый малый. А я любого из древлян готов был возвысить, если смекалист да неплохо служит. Чтобы местные понимали, что Русь с их племени не только подати берет, но и поднимает верных. Так ведь, княгиня?
Ольга ничего не ответила. Но когда уже проехали, обронила негромко:
— А вот оружием с древлянами приторговывать ты напрасно начал, Свенельд. Теперь у дружины Мала наверняка имеются каленые булатные мечи русской ковки.
Варяг сразу помрачнел. Сам понимал, что зря, но ведь уже столько лет все ладно у них с древлянами было, и Мал принимал его, как гостя дорогого. Друже Мал! К лешему его!.. Однако лешего не следовало поминать в этом лесу. Того и гляди явится. И Свенельд только и сказал негромко:
— Кто же знал, что они вот так… Тихи ведь были, покорны. Булатом я позволил торговать, чтобы они себя ущемленными не чувствовали. Зато их договоры с соседними племенами я порушил. — И подмигнул Ольге: — Меня ведь боги разумом не обидели, я умный.
Однако лицо княгини оставалось суровым. Процедила сквозь зубы:
— Умный, говоришь? А шлем тебе не жмет?
Нельзя так было со Свенельдом. Но Ольга сама не понимала, что с ней происходит. Этот лес, темный и днем, таящий опасности, нелюдские дива… Она отчетливо ощущала пристальное внимание леса, словно присутствие чего-то чужого в душе, и от этого гордая княгиня гневалась. Ее раздражали и боязливо хныкавшие сзади прислужницы, и постоянно монотонно бубнящие рядом волхвы, которые за все время, кажись, и голов от тропы не поднимали. Даже на саму себя из-за Свенельда гневалась. Надо же, ведь и возвышала, и хвалила древлянского посадника, сама ему полную волю дала в древлянском краю. И вот что вышло… Игорь… Ей бы хоть могилу его увидеть! Тризну справить, чтобы душа его не маялась, чтобы успокоилась. И уж Ольга постарается, чтобы по русскому князю была справлена положенная тризна!
Вопреки предсказаниям Свенельда, они еще долго кружили по чаще, продираясь сквозь подлесок и буреломы, пока деревья наконец не расступились. Буреломов уже не встречалось, дорога расширилась, под ногами стало чисто, только трава, сушин нет — явно сюда приходили за дровишками и хворостом люди. И на березах уже видно, где драли бересту. Глухомань осталась позади, и вскоре дымом запахло, стало слышно, как блеет где-то коза.
Они выезжали из зарослей к погосту. Увидели широкую прогалину, на пригорке несколько бревенчатых строений. Пространство между избами засыпано щебнем, утрамбовано, так что не страшна и осенняя распутица. Одна изба — самая большая — окружена неким подобием галереи — навес на подпорах. И там, на привязи, жалобно блеяла коза. Ближе к лесу виднелся колодец с двускатным навесом, возле него брошенное ведерко. Людей же нигде не было, но над зелеными дерновыми кровлями то там, то тут курился дымок.
Свенельд подъехал к погосту, окликнул:
— Милюта, где ты, песий сын? Это я, Свенельд. Встречай гостя!
Ему сперва никто не отвечал, только коза опять жалобно заблеяла. Потом послышался скрип, дверь под навесом слегка отворилась, и из темноты дома на них кто-то посмотрел. Но выходить не спешил. Тогда Свенельд спешился, сам шагнул к дому.
— Свенельд! — невольно позвала Ольга. Ей вдруг стало так страшно! Темный дом, сгущающиеся сумерки, тишина. Даже прозвучавшее блеяние козы показалось словно бы насмешливым и зловещим.
Но варяг не замедлил шага. Только подмигнул на ходу, правда, и ладони с рукояти меча не убрал. Так и шагнул под навес на столбах, ударом ноги распахнул дверь. И вошел. Как в черную дыру провалился.
Из лесу еще подтягивались воины сотни. Озирались, оглядывая все древлянское. Непривычно было, что изгородей нет, лишь кое-где перекинуты от дерева к дереву жерди, чтобы скотина не разбредалась. А еще подивило множество разбросанных черепов животных — козьи, коровьи, волчьи. Обычно такие черепа поднимают на шестах, чтобы отпугивать лесных духов. Тут же их как будто кто-то повалил. А еще заметили, что вокруг всего погоста темнеет взрыхленная полоса вспаханной земли, причем совсем свежая. А подле нее еще одна, но уже подсохшая, как будто притоптанная не то копытцами, не то лапами, а то и какими-то маленькими ножками.
Ведьма Малфрида так и сказала, что это железным лемехом люди ограждаются от духов леса. Но, видать, ненадолго эта черта помогает, ведь не зря же шесты с черепами повалены, видимо, нежить достаточно сильна, чтобы пробираться к самым избам. Малфрида почти буднично поясняла это столпившимся вокруг нее дружинникам, воины слушали, невольно норовя поскорее переступить из чащи за черту, а некоторые начинали и расходиться среди изб погоста. Кто-то пробовал толкнуть дверь ближайшей избы. Оказалось заперто. Но Ольге как будто и дела не было до всего. Нервно мяла расшитые поводья буланой, с седла не спускалась, непрерывно глядя на дверь, за которой скрылся ее воевода, ее верный боярин… милый Свенельд.
Но вот он появился, такой же, как и всегда, в своей алой с серебряной каймой накидке, в высоком островерхом шлеме. Причем улыбался и тащил за собой упиравшегося лохматого мужика в длинной беленой рубахе.
— А ну скажите этому необожженному горшку Милюте, что мы не блазни, а самые что ни на есть русичи. А ты погляди, сколько нас. Чего трясешься-то?
Названный Милютой постепенно успокаивался. Даже поклонился, коснувшись пальцами земли.
— Да будет с вами…
Резко осекся, оглянулся через плечо, словно чего опасался. Но все же докончил:
— Да будет с вами милость богов, добрые люди.
Широкая рубаха болталась на нем, Милюта выглядел изможденным, всклокоченным и грязным, как будто о бане вовек не ведал и гребня не знал. А вот на ногах его были добротные сапоги рыжей кожи, едва ли не городской выделки, правда, давно не смазываемые, грязные, с комьями налипшей глины.
— Примешь ли на постой, как встарь, Милюта? — скорее не спрашивал, а приказывал Свенельд. — А то смотри, я саму княгиню киевскую тебе в гости привез. Как такой гостье почет не оказать!
Блуждавшие маленькие глазки древлянина остановились на всаднице на буланой лошади, изучали словно с недоверием, но уже не страх в них был, а нечто оценивавшее. Увидел он кралю, какую в лесах этих поди и не сыщешь: статную, горделивую, с достойным белым лицом, ясно-серыми, не по-бабьи мудрыми глазами. Еще древлянин Милюта отметил, как она одета — непривычно по здешним меркам, но и богато неимоверно. Никакой вышивки с обережными знаками, что придавало ее одеянию почти траурный вид, только дивное сукно цвета лесной фиалки ниспадало до самых шпор, отливая в складках серебром. Голову молчаливой всадницы покрывало тонкое белое покрывало, удерживаемое вкруг чела светлого серебра обручем, причем без всяких подвесок и украшений, даже височных колец не было. И тем не менее чеканка на обруче была затейливой и богатой, да и от всего облика этой женщины веяло таким величием и достоинством, что Милюта ни на миг не засомневался — княгиня! Ольга Киевская, повелительница Руси, из-за которой и разгорелся весь этот сыр-бор, которая единственная может прекратить то, что творится в их несчастном краю.
