— Да, да, — думая о чем-то своем, согласно кивнул Маланич. — Да ты и ездить верхом мастак, не всякий древлянин таким умением похвалиться может. И ты разумен, смекалист, ловок.
Мокей продолжал улыбаться похвале, только в глазах его будто веселье угасло, смотрел пытливо, ждал, чем эту похвальбу волхв окончит, какое поручение даст.
И Маланич сказал: пусть Мокей садится на крепкого гнедого коня и скачет в Малино. Если Ольга княгиня еще там, пусть не подъезжает, а осторонь держится, незаметным станет. Если же Мал уже отправил ее к месту захоронения мужа пусть следом двинется, но по-прежнему держится в сторонке, наблюдает да выжидает. И как подвернется случай, пусть метнет в нее каленую стрелу и убьет княгиню Руси.
Улыбка на лице Мокея застыла: он продолжал улыбаться но это уже была просто гримаса. Спросил как будто через силу:
— Зачем русскую княгиню мне убивать? Да меня по все древлянской земле проклянут за это. Она ведь прибыла, что бы мир заключить, дать древлянам возвыситься, помочь и вернуть прежних богов. Устали люди от злых сил, гибнут, жизнь в селищах замирает. А тут всяк знает, что если сойдется Ольга с Малом Древлянским, можно будет опять Роду и Рожаницам поклоняться, призвать Перуна, чтобы молнией утихомирил нелюдей.
Теперь он совсем не улыбался, в глазах угрюмое выражение появилось. Но Маланич терпеливо выслушал все, что тот говорит. И лишь под конец спросил:
— А если она не мириться с Малом прибыла?
Мокей судорожно глотнул, и волхв почти с усмешкой смотрел, как прошелся кадык по его сильной гладкой шее. И сказал:
— Я ворожил сегодня. И знаю, что Ольга скорее погубит все наше племя, нежели станет возвышать Мала Древлянского. И если ее не погубить… Вся Русь на нас пойдет. Погибнет наше племя!
Мокей опустил голову, так что его лицо закрыли сползшие длинные волосы. Что-то пробормотал, но волхв понял: дескать, племя и так гибнет. Но Мокей уже не мог отказаться, он был поверенным Маланича, он его опасался. И Мокей тогда сказал иное: дескать, тот же Мал, если узнает, кто его невесту погубил, велит разорвать Мокея на куски. А ему и податься после свершенного некуда будет, лес ведь кругом завороженный, скрыться в нем опасно, нежить погубит. А нежити Мокей боялся: при одной мысли о ней его лицо исказилось ужасом, глаза остекленели.
Маланич выслушивал его сомнения вполне спокойно. Но едва тот умолк, сказал, что уже все подготовил для убийцы. И коня ему выбрал лучшего, свежим железом подкованного, такой умчит Мокея сквозь любую чащу, никто не догонит. Да и нечего ему леса опасаться, когда у него такие обереги будут, какие целое селище охранить от нежити способны, и еще он даст Мокею мешочек с полынью и толченым чесноком, каких нежить не переносит, даст ему…
Он перечислял и выкладывал все это охранительное добро перед Мокеем. Тот молча брал, лицо его стало замкнутым и решительным. Одни обереги он с поклоном принял и положил в суму, оберег Морены после легкого колебания повесил на грудь. Так же молча и покорно принял лук и стрелы и отправился собираться в дорогу. Маланич сам вышел его провопить, сказал напоследок, что такому ловкачу, как храбрый Мокей, вообще нечего страшиться: по всем приметам видать, о двух головах родился, в любой переделке уцелеет. Ну и прошептал последнее заклинание, чтобы путь Мокея был легок и ничто не могло его задержать. Потом поднялся на привратную бревенчатую вышку и наблюдал, как едет его посланец, поднял руки, благословляя. Если этот ловкач справится, Маланич может считать, что спас свой край от погубительницы! Ибо теперь он не сомневался, на кого указывало древнее пророчество. И чувствовал в себе силы потягаться с самой судьбой!
Мокей ехал, понурив голову, будто в задумчивости, неспешно направлял гнедого по уходящей в лес тропе. Ранее там, у входа в лес, высилось изваяние Велеса, но теперь стоит лишь расколотый обугленный столб, оставшийся после того, как светлых отринули. Мокей остановил коня перед ним, словно разглядывал. И Маланич вдруг ощутил беспокойство: ему не было дела, что станется с самим Мокеем после убийства княгини, но самого древлянина это тревожило. И Маланич подумал, что лучше бы его выборный посланец был менее толковым, а более покладистым. Но с другой стороны Мокей мог возвыситься только милостью верховного волхва, это-то он мог уразуметь!
И Мокей словно услышал мысли Маланича. Вдруг закружил на коне, будто взбадривая его, на дыбы поднял. Маланичу даже показалось, что он рукой махнул. И поскакал. Миг — и скрыли его стволы вековечных елей, дубравы густые.
Теперь Маланичу оставалось ждать вестей. Вот он и ждал. Весь день и весь следующий день. И следующий. Стал волноваться. Малино ведь недалеко от Искоростеня, могла бы уже дойти весть, случись что. Но все было по-прежнему тихо. Не стряслось ли что с посланным убийцей?
И вдруг, на исходе третьего дня, волхв понял, что ослушался его Мокей. С такими оберегами этот ушлый парень теперь куда хочешь доберется, в самые дальние пределы древлянского заколдованного края, на саму Русь может податься. Этот нигде не пропадет, этот хитрый.
Маланич только и мог, что послать ему вослед проклятие.
Потом все же пришли вести, но не те, каких волхв ожидал. Явились волхвы-посыльные от Мала с требованием везти из закромов меды стоялые, да собираться оставшимся в Искоростене боярам на пир-тризну, ибо по воле Ольги на берегу Ужи насыпают велик курган, сколачивают скамьи для пира, жарят и пекут, гонцов рассылают в окрестные селища, чтобы являлись люди на поминальное гуляние, чтобы проводили дух убитого князя, а уж потом можно будет и за пир свадебный садиться.
— А Ольга что же, готова?
— Готова, мудрый кудесник! — отвечали. — Уже и в Киев за послами отправила гонца, уже и уборы свадебные примеряет. Но все больше стонет-плачет на кургане, мужа своего Игоря жалеючи.
— Ну а князь Мал как?
— Мал мешать ей в том не решается, наоборот, удалился к себе в Малино, чтобы не отвлекать вдовицу от положенной кручины. С ним Малкиня наш и волхв Шелот, и волхв Пущ мудрый. Князь с ними обговаривает приготовления к свадьбе.
— Так вот скажите Малу, что я запрещаю везти дары на тот свадебный пир! И ничего не дам, пока он сам сюда не явится и не переговорит со мной.
Но это требование было все же чрезмерно. Пусть Маланич и состоял с недавних пор верховным служителем среди волхвов древлянских, но Мал был единственным потомком прежних князей этой земли. И древляне почитали его, слушались. Вот и пришлось Маланичу, скрепя сердце, отдать ключи от медовуш и кладовок, от амбаров с запасами. Но он требовал, настаивал, повелевал, чтобы Мал к нему прибыл. Говорил, что это столь же важно, как гнев Чернобога, который Маланич направит на Мала, если тот не появится.
Это была уже угроза и непочтение. И все-таки к вечеру Мал прибыл в Искоростень. На волхва своего поглядел, как полк — мрачно, исподлобья, хмуро.
— Грозить мне надумал, кудесник? Мне, князю Руси!
Ишь, этот уже русскую княжескую шапку примерить готов. Но Маланичу пришлось сдержаться, сказал лишь, что медь Ольга и так не желала его на тризне видеть.
