— Это сперва она не желала, а потом даже молила остаться, упрашивала.
Маланичу это показалось донельзя подозрительным. Но он только и спросил, что же Мал не согласился на просьбы разлюбезной княгини? Тот ответил угрюмо: мол, Малкиня уговорил слушать верховного волхва, он опасается, что Маланич и впрямь колдовство новое нашлет на князя и его народ. Но, как отметил Маланич, самого Малкини в свите князя не оказалось. Вот Пущ стоит, вот Шелот верный, а этого угадывающего мысли мальчишки-ведуна меж ними нет.
Шелот пояснил: сам Свенельд настоял, чтобы Малкиня остался на поминальном пиру. Он вообще за Малкиней приглядывает, ревнует его к жене своей. Стоявший недалеко от волхвов князь Мал, услышав это, захихикал дурашливо.
— Видать, замутила ум служителю непорочному избранница посадника.
Маланичу аж огреть его посохом захотелось. Боги, и это наследник древлянских князей?! Недоумок. Но он сдержался, отвел Мала в сторону и так и сказал: боярыня-то посадника и есть та самая чародейка Малфрида, которую Малкиня от костра спас.
Чего ожидал волхв от Мала при этом известии, он и сам точно не знал. Да только Мал остался спокоен. Сказал, что то Свенельда забота, ну, может, и Малкини еще, раз подле Малфриды вертится. Сам же опять о свадебном пире речь повел. Говорил, что сперва его лучшие люди тризну с княгиней отметят, а потом с великим почетом повезут ее сюда в Искоростень, и будет у них гуляние, ликование. Ибо все сейчас хотят союза с Русью да вокняжения Мала. Ибо тогда древлянам уже незачем будет поклоняться злым силам, смогут вернуться к любимым и почитаемым прежним богам.
Маланич ничего не стал говорить. А что тут скажешь, он сам настаивал, что возвеличивание злого Чернобога — это лишь временная мера. Поэтому просто ушел, уединился.
Только когда ночь настала, он взял с собой плошку с водой и медленно, почти величественно спустился в вырубленные в гранитной скале проходы, какие с невесть каких пор тут находились. Там, в небольшой пещере, стоял широкий чан со стылой, несколько суток уже неколебимой водой. Служители привели к нему вялую беременную бабу, с тупым, равнодушным ко всему лицом. Она осела у каменной холодной стены, не сразу и подняла голову, когда он зашел, смотрела, как они с младшим кудесником зажигали лучины, а от них подвешенные на цепочках глиняные лампы с узкими носиками. Когда Маланич приблизился, она глядела на него так же тупо и будто непонимающе. Ее вялый рот окружали темные пятна, словно она гнила изнутри.
— Когда тебе срок рожать?
— В начале квитня месяца был по всем приметам.
Значит, почти два месяца перенашивает дитя, которое застыло, умерло в ее утробе, и теперь, разлагаясь в ней, убивает и мать. И в лице ее не было ничего — ни беспокойства, ни интереса. И все же она еще на что-то надеется. Спросила:
— Ты ведь поможешь мне, мудрый кудесник?
Маланич улыбнулся ей, почти отечески положил ладонь ей на чело. Холодное и влажное. Он ощутил гадливость. А вот тому, кому они с мертвым дитем предназначены, такая двойная жертва даже слаще.
— Помогу. Ты ведь за этим шла.
Он стал что-то говорить ей успокаивающее, проводя узкой сухой ладонью по ее расчесанным на прямой пробор волосам. Женщина слушала его негромкое бормотание, как будто даже подремывать начала, запрокидывая голову, открывая бледное горло, тоже с проступившими пятнами. Она не видела, как прислужник протянул Маланичу священный нож — не из металла, а из камня, тонкого и крепкого, с твердым острием, несмотря на древность, потемневшим от крови. Вот и ныне жертвенный нож прошел сильно и глубоко, так что голова жертвы откинулась назад, кровь брызнула и потекла темными потоками. Глаза на миг широко открылись, потом застыли, и тело стало оседать.
Но волхвы не дали женщине упасть, бережно подхватили, наклонили еще бьющееся в конвульсиях тело над чаном, чтобы свежая кровь упала на ровную гладь воды.
Потом, когда вода в чане совсем потемнела, когда оба служителя были перепачканы кровавыми потоками едва ли не до пояса, Маланич велел младшему волхву убрать тело, и сам опустился на колени, разложил изображения-обереги и в ожидании, пока стылая вода успокоится, начал наговаривать заклятие. Голос его то совсем стихал, то повышался, когда Маланич взывал к своим покровителям, которым он служил, к которым был ближе всего из смертных, от кого получал мощь колдовских чар.
Тихо потрескивали огоньки над носиками подвешенных по углам лампад, успокоилась вода в чане, было так тихо, что негромкие бормотания Маланича казались почти нереальными. Но вот вода застыла, Маланич склонился над ней, всматривался в ее темноту, видя свое отражение с такой четкостью, что мог различить его до морщинок в уголках глаз, мог увидеть даже маленькую родинку у крыла заостренного носа. Его губы почти не двигались, когда он стал творить чародейство. Таких древних заклинаний, какие знали древлянские волхвы, не знали уже в других землях. Рычание зверя, свистящий порыв ветра, шипение гадюки смешивались, изредка перемежаясь словами, и в эту причудливую скороговорку Маланич вкладывал всю данную ему силу, все полученное от связи с богами умение. Шипение его переходило в слово:
— Повелеваю…
Лопотание неразумной твари, почти похрюкивание, оканчивалось фразой:
— Видеть желаю…
Скулеж и скрип, как от поваленного ветром дерева, завершались приказом:
— И дух мой пусть увидит!
И он увидел. Темная поверхность воды пошла кругами, лицо волхва озарилось, словно оттуда, из мрака на него упал красноватый отсвет. Маланич увидел множество костров, горящих вокруг свежего кургана, пирующих людей, многих из которых узнавал, — принаряженных, в вышитых рубахах, с воздетыми с кубками руками. Видел смеющиеся лица, быстрые движения, когда кто-то плясал или проходил, заслоняя свет костров, и на лицо ведуна падала тень.
Широко открытыми глазами, не мигая, он смотрел, наблюдал, выискивал. Пока не увидел ее, Ольгу Киевскую, которой желал скорой смерти. Но вот же она, жива и невредима, сходит с вершины кургана, на которой горит большой яркий костер. Блестят ее дорогие украшения, переливается длинная, волочащаяся по земле ткань плаща. Действительно, таилось в этой женщине нечто такое, что отличало ее от обычных древлянских баб, в ней не было ничего привычного, от кроя одежды и роскоши убора до застывшего мрачного лица. Она странно смотрелась среди улыбавшихся лиц обступивших ее древлян, в их меховых накидках и ушастых шапках. Они были веселы, они ей что-то говорили, кто-то, чтобы привлечь внимание, потянул ее за полу плаща. И тут же рядом оказался Малкиня, отгородил, и Маланич видел, как Ольга чуть кивнула ему, благодаря за любезность. Но уже подошел варяг Свенельд, потеснил от Ольги Малкиню и, взяв княгиню за кончики пальцев, повел в сторону, но при этом несколько раз оглянулся на Малкиню, и взгляд его был нехорошим.
Но Маланича уже волновало не это. Его удивило, сколько света вокруг. Ну, огни, ну, костры… А еще он понял, что все пространство вокруг кургана огорожено поставленными стоймя щитами, свет огней отражался от них, но вот за освещенными щитами не было видно ничего, там царил мрак этой темной беззвездной ночи. И это не понравилось чародею: он знал, что порой так охотники ограждают себя, чтобы пламя казалось ярче, не пугал мрак. Ибо во мраке скрывались те силы, которые могли навредить русичам, а свет защищал их, напал безопасность.
