— Как?
Мал покосился на очертания этой глыбы. Изнутри она давно вся выгорела, остались лишь закоптелые глиняные стены, с контурами расходящихся бедер, плеч, головы. Но рта у богини не было, у нее даже лица не было. Однако Маланич уже творил заклинание, был серьезен и как-то особенно напряжен. Поэтому князя к Морене подвел Пущ и тут же оставил. Мал постоял, постоял, подумал и погладил глиняную оболочку идолища там, где должна была быть голова. Как будто по темени похлопал.
Звуки голоса Маланича становились как будто громче, в них слышалось рычание, словно из волхва рвалась некая огромная сила. Пущ и Шелот стояли прямо, скрестив руки на груди, головы были опущены, они что-то бубнили, слышался лишь глухой ропот, который будто эхом повторял громкий голос верховного волхва. Малу все это казалось и нелепым и торжественным одновременно, он не мог отвести глаз, даже забыл убрать окровавленную руку с темени глиняной великанши. Он хотел понять, что же они говорят, что это за язык, от которого веет чем-то древним, жутким и значительным. Он не понимал… и все же вдруг что-то уловил: как будто Маланич просил Чернобога опять взять в жены Морену, ибо тогда они — хозяйка смерти в подземельях и бог смертных страданий, будут единой силой, достойной великих жертв.
И тут что-то случилось: пламя на камне, которое до этого дивило Мала тем, что дров для него собирать не пришлось, вдруг поднялось высоко, стало… округляться, что ли. Оно было очень светлым, но и тусклым, как болотная гнилушка во мраке. И сквозь образовавшийся темно-светлый овал словно смотрел кто-то. Но Мал и впрямь увидел за ним темный силуэт идола Чернобога с его железным лицом, на котором отражались отблески. От этого пустое лицо божества казалось ожившим, создавалось впечатление, что он смотрит, озирается. А ведь впрямь…
Малу стало жутко, но он и двинуться не смог, когда узрел, как у Чернобога открываются глаза… или появляются проемы там, где должны быть глаза. Темные, жуткие. И пригрезилось Малу, что через своего идола Чернобог и впрямь смотрит на него… или на Морену, подле которой стоял Мал.
И тут… Древлянскому князю вдруг показалось, что земля под ним содрогнулась, под его рукой на шершавой поверхности очертаний головы богини произошло некое движение, этот глиняный гигантский остов заворочался, как будто богиня пытается пошевелиться, привстать. И звук — как стон от вздыбливаемых краев земли, как рев ветра налетевшего, точно рушилось что-то, стоявшее веками. И в этом шуме угадывалось требование — жертву! Есть хотим!
Пущ и Шелот тут же оказались подле князя, схватили его под руки, потащили к светящемуся проему между богами. А ему казалось, что это Морена и Чернобог тащат его, и он завизжал, закричал, стал вырываться с неожиданной силой. Но сила немалая была и в волхвах, будто сами боги держали Мала их руками.
— Вот ваша жертва, сам князь земли древлянской, князь самой древней на Руси крови!
Его сильно толкнули — и Мал оказался в круге света. Его затягивало, он ослеп от его яркости, его уволакивало, он заслонился руками, орал. И вдруг из этого света точно множество острых игл, острых клыков разом вонзились в него, и это была нечеловеческая боль… Его не имевший в себе уже ничего человеческого крик не мог передать и малой толики того, что он ощутил.
И исчез. Его будто всосало в свет, за которым был только мрак.
Свечение погасло, огромный мерцающий зев захлопнулся, повеяло такой силой, что все три волхва повалились на землю, покатились. Волна силы пошла кругом, затрещали деревья в чаще, забурлила вода в тихой речке Гнилопяти, сорвало камыши и осоку по ее берегам, даже рухнули березы на высоком обрыве над рекой.
Три волхва были в беспамятстве. Первым пришел в себя Шелот. Вытер струящуюся из носа кровь, встал, поддерживая руками голову, такой она была тяжелой. Пошатываясь, двинулся туда, где лежал раскинувшийся Маланич, и, достав из-за пояса склянку со светящейся чародейской водой, брызнул на него. Тот медленно пришел в себя, поднялся даже живее Шелота. Выпрямился во весь рост.
Там, где пытался приподняться с земли Пущ, послышался слабый голос:
— Я не знал, что так будет. Когда Игоря казнили, они так не лютовали.
— Каждая последующая жертва для изголодавших богов будет тяжелее. Но разве не чувствуешь, какая сила теперь в нас?
Похоже, Пущ этого еще не уразумел. Более того, его вдруг выгнуло и несколько минут мучительно рвало. Маланич не смотрел на него. Он отошел, чему-то засмеялся и вдруг взлетел. Покружился в воздухе медленно и плавно и медленно опустился подле тяжело поднимавшегося Пуща.
— Ты никогда не обладал особым могуществом, кудесник. Снимать заклятия ты умел, а вот…
— Ты сохранил то, что взял у Мала? — довольно резко и непочтительно перебил его Пущ. — Учти, без князя нам возвращаться нельзя.
Маланич как будто о чем-то вспомнил. Разжал левую руку, которую даже в беспамятстве держал в кулаке. На его ладони лежала срезанная у последнего древлянского князя прядь волос.
— Приведи Шелота, Пущ. Он хорошо умеет притворяться, ему и быть Малом.
Через какое-то время волхв Шелот и впрямь принял облик Мала Древлянского. Прядь волос словно приросла на его собственную голову, он стал ниже ростом, тучен, лицо его расширилось, тонкий костистый нос стал мягоньким и курносым. И все одно в его взоре было нечто такое, чего никогда не имелось у Мала Древлянского: недоверие, ум, особое упорство. Да и в голосе, когда заговорил, послышались совсем иные интонации. И все же Маланич остался доволен.
— Ну вот, хвала темным силам! Теперь всеми признанный Мал станет таким, что на него можно будет положиться!
И он почти весело похлопал Мала-Шелота по плечу.
И опять волки бежали через лес, так скоро, как могли. К частоколу волховского скита они вернулись, когда уже светало. Их ждали, и никто не спросил, отчего их меньше, чем отбыло. А когда сонные охранники Мала вышли, позевывая, в серое дождливое утро из теплой дымной полуземлянки, они увидели своего князя мирно беседующим на завалинке с волхвом Маланичем. Пущ стоял немного в стороне. Куда подевался Шелот, никто не стал спрашивать. Особенно когда князь строго повелел им собираться в обратную дорогу. И непреклонно так приказал, даже не позволил охранникам перекусить на дорожку у волхвов. Видать, чем-то недоволен был или торопился нешуточно.
Глава 12
Уже несколько ночей Малфрида просыпалась, как от толчка. В первый раз ее это сильно напугало. Было ощущение, что словно рядом открылась какая-то огромная дверь и оттуда явилось нечто… Теперь это ощущение стало несколько иным: это нечто идет… приближается, от него веяло жуткой силой. В этот раз она очнулась и резко села, преодолевая уже становившийся привычным ночной кошмар, и заставила себя думать, что это просто страхи беременной бабы. Она сидела на лежанке, ребенок так ворочался в ней, что она видела, как поднимается и опускается сукно рубахи на выпуклом животе. Это заставило ее улыбнуться, она подняла руку, чтобы огладить живот… Но рука так и осталась замершей. Нет, она не желает этого ребенка, она уже отказалась от него. Из-за него она не чует… Ничего не чует. Для чародейки это было сродни глухоте. И это раздражало.
