— У тебя сила, чужак, но и мы не лыком шиты.
— Это я понял. Отчего же такие хоробры да не при оружии? Или Мокей вдовий сын вас в отряды свои не покликал? Небось опасался, что заставите его к жене брошенной возвратиться?
Они какое-то время молчали, потом кто-то выкрикнул:
— Что нам тот Мокей — перекати-поле. Нам о роде своем думать надобно, а он как был чужак, так чужаком и остался.
— Что, не оценил Мокей, что вы его в род приняли да девку свою ему дали?
Опять как будто обидой от селян повеяло — тут и мысли разуметь не надо, чтобы заметить.
— Ну а пустите на постой дружину мою?
— Тебя принять — самим с пустыми закромами остаться.
— Не боись, не обижу. У моих людей все свое. А захотите в мире с нами быть — сами за столы усадите. Угостившего своим хлебом угощаемый не обидит.
— Тебя обидеть — себе во вред.
Но все одно оставались стоять, загораживая путь.
«Ну не в пояс же им кланяться? А заартачатся — только моргну, враз мои укажут им место».
Но тут из-за рослых родовичей вышла вперед эта Простя. Коренастенькая, телом крепкая, ничего даже, а вот мордочка у нее… Вот уж действительно мордочка — глазки маленькие, нос как пятачком кверху торчит, щекастенькая, будто хрюшка.
«Немудрено, что супружник от нее в вольный свет подался», — отметил про себя Свенельд. Но на молодицу продолжал глядеть ласково, приветливо. От такого его взгляда бабы обычно так и таяли, цветами распускались. Эта же скоренько глянула — и к своим. Что-то сказала негромко, и они расступились.
— Что ж, будь гостем. Мы Рода чтим, нам его законы ведомы.
Ну, пустили к очагам, может, и столкуется с ними. Вот Свенельд и толковал: говорил, что не хочет им зла, однако и доверять не будет. Ведь известно, что мятежник Мокей с ними в родстве. Значит, и они ему помогают. И едва местные стали пояснять, что знать ничего не знают, ведать не ведают — да иного ответа Свенельд от них и не ожидал, — как он огорошил их вопросом: где их знаменитый сладкий источник, от которого селище имя получило?
Селяне заволновались, переглядываться стали. Но опять же, как тень, прошлась между ними Простя, и они ответили: мол, можем показать, что с того, источник их на много верст известен.
— Ну, ведите, — поднялся с лавки Свенельд. — Мед ваш хорош, но недаром же мы сквозь чащу так долго пробирались, чтобы на это диво ваше не поглядеть.
Говорил вроде спокойно, а в душе все дрожало от нетерпения. Когда повели, едва сдерживался, чтобы не погнать их во всю прыть. А как увидел… Вода и вода. Зачерпнул в пригоршню, глотнул — ну, сладковатая, ну, вкусная, но… самая обычная. Без чародейства.
Однако отправившийся со Свенельдом Малкиня вдруг заволновался. Оглядел проводников пристально и внезапно так и ломанул в чащу. Свенельд с дружинниками за ним. Местные пытались вроде удержать, но куда там — так и смели их. И увидели они…
Свенельд и вздохнуть не мог в первый миг. Вот она, радость его — жизнь, здоровье, молодость… богатство.
Ибо стекали с глинистого крутого бережка в воду разноцветными переливающимися струями не один, а сразу несколько источников, журчали чарующе. Голубые струйки, золотистые, даже розоватые вроде были. День выдался блеклый, в чаще и вообще сумрачный, а тут как радуга над водой стояла, искрилась разноцветной россыпью на листьях, как драгоценная роса.
Малкиня первым сошел в воду, смотрел, зашептал заветные слова, от которых вода силу не теряет, не прячется. Потом медленно набрал в пригоршни, глотнул. И словно пузырьки заиграли в горле, голова кругом пошла, а потом… Потом петь и плясать захотелось, плечи распрямились, сила взыграла. Малкиня расхохотался, радуясь сам не зная чему. Вернее зная — жизнь в себя влил, долгую, сильную, без хворей!
Рядом навис над водой Свенельд, лакал из струи, как рысь. Потребовал от сопровождавших его кметей предварительно захваченные кожаные фляги, стал наполнять их бережно. Мертвую голубую воду в одни фляги, золотисто-розоватую в иные. Ох, сколько же за такое богатство получить можно!.. Да с таким и жить не страшно!
Трое проводников из селища только молча смотрели. А что они еще могли? Со Свенельдом было пятеро охранников, да еще Малкиня, да еще и воинство, оставшееся в селении, не стоит забывать. Потому старший из провожатых даже сказал, мол, берите, нам не жалко, вода эта тут забила в аккурат тогда, когда среди нежити разгул начался. Из селения выходить страшно было, всякие нелюди ухали в чащи, а вода… Вот она как раз и полилась из земли. Сами мы пьем, в селение уже нет хворых и слабосильных, но и поделиться вроде как не грех, если вода течет и течет. Только предупредили, чтобы киевские витязи об источниках этих чародейских не сильно распространялись.
— Само собой, — бормотал Свенельд, с сожалением наполняя последнюю флягу и бережно ее закупоривая. — Оно и понятно, что о таком болтать лишнего не пристало. А вас за дар такой награжу. Поладим, в мире и дружбе с вашим селищем будем жить.
Когда он выбрался на бережок, настал черед испить дивной воды и его кметям. Они спрыгнули в ручей, осторожно косясь на синеватую воду, прошли туда, где била светлая живая вода, стали набирать ее в пригоршни, пить, смеяться. Последним к чуду этому приблизился рослый молодой варяг из новичков в дружине Свенельда. Воскликнул восхищенно:
— Господи Боже ты мой!
Наклонился, испил воды… и замер. Смотрел словно удивленно, потряс головой, далее шагнул. Снова зачерпнул и выругался — скорее недоуменно, чем зло. Наблюдавший с берега Свенельд и понять-то не успел, что случилось, как Малкиня вдруг зарычал, как зверь, и кинулся на варяга. Сбил рослого парня, повалил в воду, стал топить и при этом так ругался, как Свенельд и ожидать не мог от обычно спокойного ведуна. Оглушенный неожиданным нападением дружинник сперва опешил, а как захлебываться стал, резко рванулся, оглушил волхва ударом в голову, откинул, стал подниматься. Но оступился и опять рухнул в воде, упав как раз среди цветных струй… Которые не были больше цветными…
Это заметили и провожатые из селища, завопили, тоже вдруг кинулись на молодого варяга, стали рвать его, избивать. Даже бывший с ними молоденький парнишка повис на варяге, едва зубами не грыз, пока тот не отбросил его в ручей. А тут опять опомнившийся Малкиня наскочил, норовил заехать воину в ухо, сбил с него кожаный шлем с металлической обводкой. Свенельду пришлось вмешаться, встрять между ними, меч выхватить, угрожая и требуя спокойствия.
Лязг холодного оружия как будто привел всех в себя. Стояли, замерев, тяжело дыша среди журчащей воды, среди серости и зеленоватого лесного полумрака. Ибо радужное свечение над ручьем померкло.
— Ты… — задыхаясь, вымолвил Свенельд, поняв, что его дружинник погасил чародейскую воду. — Как ты?.. — и вдруг понял: — Так ты христианин?
Тот только кивнул, смотрел угрюмо. Его мокрые почти белые пряди прилипли ко лбу, затеняя сердитые голубые глаза. Сразу видна северная порода варягов, рослая и сильная. Свенельд всегда подбирал таких видных воинов в свою дружину. Сейчас вспомнил, что этот парень прибыл в Киев среди тех, кто привез из Новгорода слабого княжича Глеба, которого Ольга благоразумно отправила подалее в Вышгород. Ибо Глеб был приверженец христианства, за что его не любили в Киеве. Сопровождавшие же Глеба варяги, не пожелав тихой жизни среди теремов Вышгорода, явились наниматься в дружину Свенельда. Он каждого из них проверил, ему пришлась по душе их сноровка и воинская выучка, вот и принял. Даже не спросив про их веру. А ведь с Глебом же прибыли… Глебом, который особо привечал христиан.
