Жестокая сеча происходила по всему открытому пространству перед градом древлян. Уже не получалось биться строем, все смешалось, превратившись в множество поединков без всяких правил, когда можно было ожидать удар сбоку, сзади, можно было погибнуть от метательного снаряда или вынырнувшего невесть откуда острия копья. Все кипело от людского движения, мелькали тела, искаженные лица, щиты, руки с зажатым оружием, блики шлемов, лохматые шкуры, просмоленные и настолько жесткие, что не сразу поддавались и мечу. Казалось, сама земля вокруг проросла смертью, острым и громоздким оружием, когда направленный клинок выбивается дубиной, когда шипастая булава крошит голову вместе со шлемом, а меч словно змея кидается снизу вверх, вонзается в живот, вспарывает, проникает, оглушая болью… убивая… Кто-то еще выкрикивал команды, приказывая стать спина к спине, кто-то стонал, напоровшись на острый кол, кто-то пытался выбраться по сырым скользким склонам из ямы-ловушки, но его тут же скидывали назад. В ушах стоял оглушающий звон клинков, смешанный с криками человеческой боли и ярости.
Свенельд уже не мог в этой сутолоке командовать своими людьми, но понимал, что нельзя ни отступать, ни обнаруживать страха. Если тебя что-то напугало, считай, что почти проиграл. Нельзя было даже передохнуть, это было бы смертью. И он носился между группами сражавшихся, подбадривал тех, кто готов был отступить под натиском древлян, сам вступал в сечу. У него было врожденное чутье — и верный глаз, которым он мог определить, когда и где возникнет слабое место, всякий раз упреждая события. Меч его был весь в крови, он сам был измазан кровью, и все же древляне узнавали бывшего посадника, которого оберегали его дружинники, кидались на него, воя от люти, и теснили охрану.
Один раз он оказался полностью окружен, успел загородиться разбитым щитом от наседавшего сбоку древлянина, но тут же увидел лезущего на него другого, огромного, теснившего и своих, и чужих лосиными рогами, размахивавшего дубиной. И при этом ревущего, как безумный. Он так и кинулся на посадника, вращая своим страшным оружием. Свенельд отскочил, почувствовав, как воздух у груди загудел от пронесшейся мимо гигантской булавы, «сохатого» тоже немного занесли в сторону его тяжелые рога, и этого мига было достаточно, чтобы Свенельд вонзил свой меч в открывшийся бок врага. Тот не сразу упал, рванулся, в повороте сильного тела выдернув из руки посадника скользкую от крови рукоять, умудрился вцепиться пятерней в лицо Свенельда. Свенельд отшатнулся и стал падать. Успел подумать, что упасть в такой гуще — верная смерть, затопчут. «Сохатый», с торчащим из тела мечом посадника, даже наступил на него. И остался стоять… но уже без своей рогатой головы, Свенельд снизу увидел, как его ярл Торбьерн секирой снес голову «сохатому», как она откинулась, а вверх взметнулся фонтан крови. Рогатая же голова валилась прямо на Свенельда. Он успел откатиться, почувствовал сверху движение от удара, который только чиркнул по одному из рогов. И тут же кто-то рывком потащил его вверх, помогая подняться. Тот же рыжий Торбьерн.
— Ты цел? — спросил, вырывая из тела поверженного «сохатого» меч посадника, протянул. — Ты цел? — повторил.
— Как у Тора за голенищем. Что мне сделается?
Торбьерн только хмыкнул в рыжую бороду.
У Свенельда вышла минута передышки. Он огляделся: впереди сквозь сырую морось по-прежнему грозно высился силуэт Искоростеня, справа и слева продолжалась резня, Свенельд даже заметил Претича, который отступал перед напирающими на него древлянами. Как и заметил, что поспешивший черниговцу на выручку гридень Стоюн резко остановился, пронзенный брошенным кем-то из толпы дротиком, стал заваливаться, медленно надеваясь на пронзивший дротик.
— Господи!..
Свенельду показалось невероятным, чтобы его друг и умирая вспомнил своего Бога. И опалило горечью — Стоюн! Сколько сеч вместе… Плечом к плечу…
Нельзя было об этом думать, нельзя терять рассудок. Он командир, воевода, он должен знать, как проходит бой. Надо было разобраться в той сумятице, которую создало значительное численное превосходство древлян, лишившее русичей возможности сражаться единым отрядом под четким руководством.
Груда мертвых тел громоздилась вокруг Свенельда. И улучив миг, собрав силы, он вскочил на эту гору. Теперь он был заметен и уязвим, зато стоял на самой высокой точке над полем боя и мог оглядеться.
Как ни странно, его появление повлияло на всех. Его разрозненные воины тут же стали стягиваться. Асмунд, успевший потеснить назад к Искоростеню своих противников, завидев, как к посаднику сразу кинулись древляне, тут же поспешил на помощь. Ну а Свенельд понял… что они побеждают!.. Ибо сколько бы ни было еще вокруг схваток, с каким бы ревом ни кинулись к нему враги, он заметил и иное — часть древлянского войска отходила к Искоростеню, часть пятилась к дальней чаще, теснимая русичами.
— Давай! — крикнул он в прыжке. Просто с наслаждением сжал меч. — С нами Перун! Еще немного!
И опять была жестокая схватка, когда он кому-то приказывал, от кого-то отступал, опять был бой, лязг металла, крики ярости и страха, и самого сладостного чувства, когда твое оружие врубается в плоть врага, разбрызгивает теплую вражескую кровь.
Волхв Малкиня не участвовал в сече. Он находился среди варягов, оставшихся охранять Ольгу, и вместе с ними от опушки леса следил за боем, с ужасом видя, как льется кровь и как только что живые и сильные люди вдруг становятся исковерканным порубленным мясом на земле. За самим Малкиней сейчас никто не следил, все были заворожены схваткой, варяги едва не выли оттого, что им вменялось охранять княжича и Ольгу, в то время как там творилось такое. Им было не до древлянского ведуна, и ему бы воспользоваться ним, ускользнуть, бежать, а потом примкнуть к своим… Но он даже не знал, кто для него сейчас свои. Уж никак не Мокей вдовий сын, которого он пару раз высмотрел в сумятице перед градом. И никак не волхвы, которые сейчас всем заправляют тут. То, что один из них превратился в Мала Древлянского, показывало, что кудесники что-то задумали. И еще он ощущал, что этот бой — далеко не конец.
Именно это ощущение некоей иной надвигающейся беды заставило его оставаться на месте. Вскоре он заметил, что сражение стало стихать. Люди на поле перед градом начали расходиться, искали своих, собирались в группы, кого-то тащили под руки.
Княгиня Ольга, отойдя со своего наблюдательного поста у кромки леса, увидела пленного волхва и вскинула удивленно брови:
— Ты еще здесь?
Что он мог ответить? Сказать, что уже связан с ними и его свои сочтут предателем — одетого в чужой доспех, с варяжским шлемом, по которому его могли узнать как одного из спутников княгини во время переговоров. От шлема, правда, можно избавиться, а вот как он объяснит древлянам, что русичи не уйдут, что его нынешняя близость к ним может хоть как-то улучшить участь племени, когда придется выговаривать условия перемирия. Ибо русы победят… Но сперва… И он сказал уже вослед отходившей княгине:
— Это не конец. Еще грядет…
Что грядет, он не знал. И хорошо, что Ольга прошла не обернувшись, ибо он ничего не мог ей пояснить. Он просто ощущал некое подспудное волнение, как бывало, когда угадывал чужие мысли. Но сейчас он чувствовал не мысли, он чуял летящую откуда-то ворожбу. Мощную, слаженную, грозную. От этого волосы шевелились на голове, спирало в груди. В этой ворожбе не было слов. Так умели колдовать только древляне.
