Гита ответила, немного помолчав:
— Вы мечтатель, сэр Ральф. Но клянусь Пречистой Девой — это и восхищает меня. Прекрасно быть любимой таким человеком, как вы… если, конечно, можешь ответить таким же чувством. Увы, я не могу. Я совершила страшную ошибку, дав вам надежду на взаимность. Вы дороги мне как брат, милый и добрый брат, которого у меня никогда не было, но которого я всегда хотела иметь.
Вот чего я желал бы меньше всего — так это зваться ее братом. Я хотел ее всю, до кончиков ногтей, но пока придется довольствоваться малым. Поэтому я взял маленькие руки мое госпожи в свои и проговорил:
— Я всегда буду рядом. Без вас моя жизнь не имеет смысла, помните об этом…
И все пошло по-прежнему. Разве что мы стали меньше времени проводить вместе. Но в этом были свои преимущества — избегая меня, Гита больше не взваливала на меня столько работы, предпочитая справляться сама. И хотя конец лета и начало осени весьма хлопотное время в хозяйстве, я частенько бывал совершенно свободен и мог подолгу охотиться в фэнах.
Гита также частенько покидала Тауэр Вейк, и я догадывался, что не всегда ее отлучки связаны с делами. Стоило только взглянуть, какой она возвращалась — счастливой, взволнованной, задумчивой.
Однако если они и встречались с графом, то делали это столь скрытно, что долгое время никто не подозревал об этих встречах. Впрочем, такие вещи невозможно держать в тайне, тем более, что леди Гита иной раз брала с собой Милдрэд, а малышка по возвращении домой пыталась сообщить всем и каждому, что виделась с отцом. На ее лепет пока не обращали внимания, но время шло, и чем лучше будет говорить девочка, тем больше людей станут прислушиваться к ее словам.
Осень в этом году выдалась прекрасная — стояли теплые дни, полные сладкой истомы; они медлительно текли, словно расплавленное золото, сменяясь долгими синими сумерками. Воздух был напоен ароматом спелых плодов и дыма сожженных листьев. Деревья сбрасывали летний наряд, сверкая всеми оттенками золота, огненными гроздьями горели рябины. Весь мир пребывал в покое после обильного, плодоносного лета.
Гита по-прежнему светилась счастьем, и ее отлучки из поместья становились все чаще. Объяснения находились — то она якобы непременно должна посетить сестру Отилию в обители или же отправиться погостить к подруге Элдре. Но я-то знал, куда она едет, ибо однажды после соколиной охоты направился не в Тауэр Вейк, а завернул в недавно отстроенную после пожара усадьбу Ньюторп. Как я и ожидал, Гиты там не оказалось. Но зато я попал в Ньюторп как раз в один из тех коротких периодов, когда там находился сам хозяин, рыжий Альрик, и мы пропьянствовали с ним ночь напролет. В последнее время Альрик совсем забросил дела, без меры пил и водил дружбу с нормандскими баронами.
Но не о нем речь. Оказавшись в Ньюторпе, я и словом не обмолвился о том, что меня привело сюда желание еще раз посыпать солью собственную рану, то есть убедиться, что леди Гита лжет нам всем. Однако я тотчас заметил, что Элдра нервничает. Хозяйка Ньюторпа была привлекательной и спокойной саксонкой, и во время нашей с Альриком попойки держалась ровно, ни в чем не переча мужу, хотя порой в ее глазах и читался укор. Некогда об Альрике и Элдре говорили, как о самой нежной и любящей супружеской чете в Норфолкшире. И что удивительно, в этой семье все пошло вкривь и вкось именно после того, как Элдра наконец-то принесла мужу долгожданного наследника, славного карапуза Торкиля. Любой отец мог бы гордиться таким сыном, однако Альрик, похоже, не больно его жаловал. Когда малыш поднял рев, перепуганный нашими пьяными воплями и грохотом оловянных кружек по столешнице, Альрик, не оборачиваясь, велел жене унести это отродье. Такое обращение тана с женой и сыном покоробило меня, но, черт побери, мне не было никакого дела до неладов в этой семье.
У каждого своя нужда, и я был благодарен Альрику, когда на другой день он отвез меня, еще не пришедшего в себя от хмеля, в городок Даунхем к разбитной вдове местного перчаточника. Я не вылезал из ее постели двое суток, а на обратном пути долго смывал с себя грехи в холодных речных водах. А как иначе я мог предстать перед прекрасными очами своей леди?
И странное дело — прошло уже довольно много времени, а Гита Вейк по-прежнему оставалась в Норфолке вне всяких подозрений. Где бы ни собирались люди, о ней отзывались с неизменным уважением, к ее советам прислушивались, хвалили умение вести дела. Похоже, все уже свыклись с тем, что она живет без мужа.
Но с наступление угрюмой и темной зимы кое-что изменилось — и прежде всего во мне самом. Теперь меня уже не тянуло разъезжать по гостям или охотиться, и все больше времени я проводил у очага, где витали запахи похлебки и яблочного пирога. Прежде я так любил это зимнее время, однако именно теперь, в этом благостном домашнем покое меня начало снедать некое чувство, временами становившееся столь сильным, но что мне начинало не хватать воздуха. Я не знал его имени, пока в один прекрасный день не понял — это ненависть.
Только привычка к праздности спасла меня от того, чтобы не натворить бед. И вот я валялся в своем алькове за занавесью или наигрывал на лютне, глядя на пылающий в очаге торф, размышлял или прислушивался к новостям, которые приносили редкие путники. От них я узнал, что влюбленный в Гиту мальчишка д'Обиньи в начале зимы был обручен с девицей из Линкольншира, а шериф де Чени, также разуверившись получить благословение графа на брак с леди из фэнленда, женился на некой леди из Нориджа.
Впрочем, нашему молодому, но расторопному шерифу пока было недосуг налаживать супружескую жизнь, так как в графстве объявились разбойники, на дорогах участились грабежи, случилось два-три убийства, и шериф сбивался с ног, чтобы изловить злодеев, — и все безрезультатно. Разбойники исчезали, едва почуяв опасность, и появлялись вновь, как только люди шерифа, обрыскав весь Норфолк, возвращались по домам. Поэтому сейчас на всех дорогах графства патрулируют отряды стражи, выставлены дозоры, однако редкий путник рискует отправляться в путь без собственной охраны.
Эти тревожные известия вызывали у меня только праздное любопытство. Но однажды я услышал кое-что, заставившее меня призадуматься. Утрэд, ездивший с поручением госпожи, поведал о Гуго Бигоде — этот ловкий малый, оказывается, вымолил у короля прощение за мятеж, стал после смерти старшего брата наследником всех маноров Бигодов в Саффолкшире, и неплохо управляет ими, даже начал возводить собственный замок.
Чертов Гуго! Этот вынырнет откуда угодно… У меня были все основания ненавидеть и его, но старая ненависть к приятелю, едва не отправившему меня на тот свет, давно сошла на нет, зато воспоминания о веселых денечках с Гуго, о его бесшабашном обаянии и прежней нашей дружбе, как ни странно, остались живы.
Мне стало горько от мысли о том, как прискорбно разошлись наши судьбы. Гуго ныне в почете, его дела идут в гору, а я, обремененный несчастной любовью, окончательно обленившийся, заросший и обрюзгший, влачу жалкое существование рядом с женщиной, для которой я — никто… Между прочим, я не удивлюсь, если окажется, что разбойничьи налеты на владения Эдгара Норфолкского — дело рук Гуго. Графство Саффолк — вон оно, рукой подать, а Гуго Бигод не тот человек, чтобы забыть, как опозорил его Эдгар…
