Я ехал ровным кантером
[70]
вдоль побережья целую ночь, и утро застало меня среди дюн близ какого-то рыбацкого поселения. Наверняка здесь найдется таверна, где я смогу передохнуть и дать отдых коню. К тому же состояние мое ухудшалось на глазах.
Я знал, что со мной происходит. Многие из христиан, побывавших в Святой Земле, стали добычей этой болезни — малярии. Если ты однажды подхватил ее, она не отпустит тебя до конца дней, и время от времени придется переносить ее приступы. «Три дурных дня» — так еще называют эту хворь. Уже на корабле я почувствовал ее приближение. Теперь же все мое тело ломило, подступала слабость, зубы постукивали в ознобе. Только усилием воли мне удавалось сдерживать приближающийся приступ.
С лихорадкой мы старые враги и знаем, чего ждать друг от друга. Поэтому я держался, даже напевал, спрыгивая с седла во дворе захудалой таверны. Лишь на краткий миг я позволил себе расслабиться, прильнув к черному, как ночь, боку коня и ощутив его знакомое тепло и запах пота.
Мой Моро держался молодцом. Проскакав больше двадцати миль, он лишь слегка вспотел, бока его ровно поднимались и опускались. Я ласково огладил холку коня. Верный друг, самое близкое мне существо… Сколько мы пережили вместе!
Я гордился своим вороным — и не только потому, что он был породист и красив. С Моро меня связывало нечто большее: доверие и взаимопонимание. Я знал, что он предан мне и необыкновенно умен, и платил ему заботой и любовью. Во всем мире больше не было никого, кому бы я мог отдать себя. Если, конечно, не считать женщину, из-за которой я лишился всего и которая все еще снилась мне по ночам.
Из дверей появился служка таверны.
— Сэр, вам нехорошо?
Видимо еще что-то оставалось во мне, беглеце и изгнаннике, от благородного рыцаря, раз паренек обратился ко мне на «сэр». Хотя вид у меня скорее, как у простого солдата: латаный плащ, грубая дубленая куртка обшитая стальными бляхами. Зато у меня меч лучшей дамасской стали и дорогой арбалет у луки седла. И не у всякого наемника такой конь. Мой Моро был чистых арабских кровей, но не мелким, как силагви, а настоящий рослый, поджарый хадбан.
[71]
Я получил его в подарок, будучи еще пленником эмира Балока. Но это долгая и грустная история и я не стану ее рассказывать. Скажу только, что Моро мне достался лишь потому, что у мусульман есть странные предрассудки: они считают, если у вороного коня светлая отметина во лбу, то это верный признак, что он принесет гибель хозяину, а если еще и белые отметины на ногах — он наверняка не единожды взбрыкнет и поранит владельца. Чушь собачья. Моро со мной был ласков, как ягненок. Его быстрота и выносливость не единожды спасали меня, как тогда, когда я бежал от не в меру гостеприимного эмира, так и позже — в песках Сирии, на неспокойных дорогах Европы и особенно во время лова, какой устроили на меня люди сперва Жоффруа Анжуйского, а потом короля Англии.
С тех пор, садясь в седло, я больше никогда не пользовался шпорами. Кто же станет пришпоривать друга? На Востоке таких коней считают членами семьи, а мой преданный Моро… Порой мне казалось, что он не говорит только потому, что разумные существа не склонны к пустой болтовне.
О своем любимце я мог говорить часами. И хотя в тот миг служка таверны выражал свой восторг вороным, я даже не позволил ему отвести Моро на конюшню. Сам повел коня в сарай, сам обтер, позаботился, чтобы его поставили в теплое место и задали корма. О друге всегда лучше позаботиться самому. Но чего мне это стоило в моем состоянии! При выходе из-под навеса меня так качнуло, что я не упал, лишь опершись обеими руками о колоду для водопоя. Несколько минут не мог разогнуться, лишь тупо глядел на свое отражение в воде. Изможденное темное лицо, провалы глаз под густыми бровями, свисающие космами длинные черные волосы, уныло обвисшие усы над губой, на щеках трехдневная щетина. И это я, любимец женщин, щеголь, всегда следивший, как выгляжу, я, рыцарь Гай де Шампер, потомок прославленного рода, некогда приближенным Иерусалимского короля Бодуэна, гроза караванных путей Леванта, а позже командир отряда телохранителей римского кардинала и, наконец, возлюбленный императрицы Матильды. Ныне же просто усталый, больной путник, которому просто необходимо отдохнуть. Но затем снова в путь, бежать, скрываться…
Я мгновенно уснул на соломе в углу таверны, предварительно попросив хозяина разбудить меня, когда зазвонят к вечерне
[72]
, но когда проснулся, едва нашел в себе силы приподняться.
— Сэр, что-то вы неважно выглядите, — заметил хозяин таверны. — Может, кликнуть лекаря?
Меня трясло от озноба, и в то же время я обливался потом. Однако тот, за кем охотятся королевские гончие, не должен долго оставаться на одном месте. При мне были две фляги вина, купленные еще во Фландрии, а доброе бургундское — именно то, что требуется, когда вас бьет озноб. Изрядно отхлебнув, я вскарабкался на Моро, а затем расспросил хозяина, какая дорога ведет к ближайшему портовому городу. Но едва отъехав, я повернул коня в совершенно другом направлении. Мне случалось бывать в этих краях, и я решил, что куда лучше будет углубиться в фэны. В свое время здесь скрывались целые армии мятежных саксов, а уж одинокому путнику и вовсе не составит труда затеряться.
В крохотном селении я нанял проводника, взявшегося сопровождать меня к усадьбе Незерби, что близ Тэтфорда. Там, должно быть, до сих пор живет моя сестра Ригина, и хотя мы давным-давно с ней не виделись, я мог бы смело поставить голову против дырявого пенни, что она не откажет мне в помощи. Я и она — единственные оставшиеся в роду де Шамперов.
Сестра, кроме того, была свояченицей графа Норфолка. Однажды я спас жизнь этому малому — в ту пору, когда он еще носил плащ тамплиера и не помышлял стать английским графом. А достигнув власти, он, в отличие от многих, кого я знал, помнил содеянное ему добро. Мне уже приходилось пользоваться его помощью, но вряд ли он пожелает еще раз рискнуть всем, что имеет, ради личного врага короля Генриха. Одно бесспорно — Эдгар Норфолкский достаточно богат, чтобы не соблазниться наградой, назначенной за мою голову…
Но сейчас главное — уйти подальше от побережья, скрыться в фэнах, запутать следы. А в дальнейшем… Господь не оставит меня своей милостью.
Если вам доводилось слышать рассказы о Иерусалимском королевстве, о святых местах и могучих цитаделях крестоносцев, то наверняка рассказчик умолчал о тамошней окаянной жаре, о дорогах, где нет ни деревца, ни клочка тени, о муках жажды, столь сильных, что трескаются губы и язык прилипает к гортани. Все это нужно почувствовать на собственной шкуре, и тогда край, где заводи алеют под закатным солнцем, вода плещется под копытами коня и повсюду колышется тростник, покажется вам сущим раем.
