Надо полагать, меня влекла рука провидения, я хорошо прожил следующие двенадцать лет — шесть из них я колесил по Европе и еще шесть сражался в Святой Земле. В этих скитаниях я повзрослел и изменился, и теперь, право, мне было стыдно за ту свою выходку. Однако, каковы бы ни были те наши отношения, спустя годы мы встретились весьма любезно. Хотя сообщить ему о своем браке с Бэртрадой Нормандской мне все же пришлось. Но я предупредил его, что было бы неплохо, если он не станет распространяться на эту тему.
По пухлым губам аббата скользнула усмешка.
— Я не курица, чтобы кудахтать об этом на всю округу, — заявил он, нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.
Эту манеру я знал. Многие норманны, когда приходилось общаться с саксами, говорили так, чтобы подчеркнуть, что они из породы господ, а саксы — всего лишь покоренное полудикое племя.
Тут в крохотных глазах Ансельма мелькнул злорадный блеск, и я понял, что этот человек ничего не забыл и не простил. Отныне и навсегда — он мой недруг. А спустя миг я получил еще одно подтверждение этому, когда аббат я явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн Армстронг скончался в канун Рождества.
У меня пресеклось дыхание. Значит, отец не дождался своего блудного сына…
Я выехал из Бэри-Сэнт-Эдмунса на рассвете следующего дня, щедро пожертвовав аббатству, дабы монахи отслужили достойный молебен о душе тана Свейна. Отправив обоз под присмотром Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в Тэтфорд, где находилась родовая усыпальница Армстронгов, чтобы помолиться над могилой отца и поразмыслить обо всем, что нас с ним связывало и разделяло.
Тан Свейн был из тех саксов, которые так и не смирились с владычеством норманнов в Англии. Он был еще подростком, когда всю Восточную Англию всколыхнуло последнее крупное восстание саксов под предводительством храброго Хэрварда Вейка. Отец нередко с гордостью рассказывал, что не раз бывал проводником у повстанцев и даже сам великий Хэрвард как-то похвалил его. О том, что Хэрвард Вейк в конце концов примирился с Завоевателем и даже получил от него земли в Норфолке, Свейн не любил упоминать. Зато в нашем доме всегда звучали песни о славных деяниях этого вождя и отец не уставал повторять, что норманнам никогда не удалось бы подчинить Англию, если бы саксы не смирились и продолжали сражаться, как отважный Хервард.
Вся юность отца прошла в набегах на людей короля Вильгельма — пустить норманнам кровь считалось святым делом. Но когда за его голову была назначена награда, ему пришлось скрываться. Он уехал на север, где сохранилось много старой саксонской знати и где он рассчитывал поднять новый мятеж. Но не вышло. Саксы устали от крови, захотели жить в мире. Даже под королем нормандцем.
А Свейн Армстронг привез с севера в свой бург Незерби мою мать Милдрэд, дочь короля Гарольда. Отец свято верил, что брак с этой женщиной, родившейся уже после гибели короля при Гастингсе, даст ему право самому возродить новую династию. Он был честолюбив, и то что его не захотели слушать в Норфолкшире, посеяло в нем семена раздражительности и злобы. К тому же жена рожала ему одного за другим сыновей, и тану пришлось заняться хозяйством, чтобы прокормить семью.
Таким я его и помнил. Вечно чем-то недовольным, угрюмым и пользующимся любым способом, чтобы начать сеять смуту и подвигать саксов к мятежу. И ему это дорого обошлось. После последней вспышки мятежа, уже при Генрихе Боклерке, он лишился не только многих своих владений, отобранных в пользу короны, но и был казнен его старший сын и соратник Канут. Отца же пощадили, но заставили присутствовать при казни сына. Более того, чтобы тан из Незерби успокоился, король забрал ко двору заложниками двоих других его сыновей. Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.
Обо всех этих событиях я знал лишь по рассказам, так как был еще слишком мал и даже лиц старших братьев не помнил. Мы с мои младшим братом Этельстаном были поздними детьми, свидетельством если не страстной привязанности Свейна к супруге, то о его нескончаемой мужской силы. Семь выживших сыновей из одиннадцати детей, каких родила ему Милдрэд, дочь Гарольда. К тому же говорили, что отец обрюхатил и немало окрестных крестьянок и даже имел связи с женами йоменов
[9]
, совращал их дочерей. Так что в округе можно было нередко встретить детей похожих на тана из рода носящего прозвище Армстронгов.
[10]
Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность она отдала этому смутьяну, что как вихрь ворвался в ее жизнь и увез из каменной башни ее родни на Севере, где она тихо жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда, Эдит Лебединой Шеей. И хотя она тосковала о прежней жизни, она никогда не жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества были наслышаны ее рассказов об огромной каменной башне ее родни, поэтому не удивительно, что оба мечтали построить такую же для матери. Но теперь я знал, что в мое отсутствие брат сделал все. Чтобы воплотить ее старую мечту.
С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшие — я и Этельстан — были любимцами матери, но отец проводил все время со старшими. Двое братьев, что остались при нем, выросли такими же, как и отец, дебоширами и смутьянами, и смутьянами, но все одно он их любил, а нас, малышей не замечал. Когда я подрос, я словно взбунтовался против его пренебрежения к себе, был с отцом груб, дерзок, неуживчив. Может так я просто хотел привлечь к себе его внимание, а может просто не мог простить его пренебрежения к матери, его измен ей. Так или иначе, но Свейн решил, что я паршивая овца в семье и меня изъяли из семьи, отправив в монастырь Святого Эдмунда в Бэри-Сэнт.
В обители же я, сакс по рождению, научился бегло говорить по нормандски, научился письму, арифметике, латыни и истории. Я был там одним из лучших учеников и мог бы возвыситься, если бы наставником послушников не оказался столь непримиримый к саксам человек, как брат Ансельм. Его мои успехи просто бесили. Словно саксу непозволительно было хоть в чем-то превосходить норманнов. Да и послушником я был не из примерных, что и говорить. Отлынивал от работы, если она не была связана с книгами, дерзил в ответ. Меня томила рутина монастырских будней, мне словно не хватало воздуха за стенами монастыря. Нет, я не был создан для духовной стези. Я мечтал о других странах, о поездках. И вот однажды, не вынеся очередного издевательства брата Ансельма, я решил наказать его. Уже рассказывал как. И сами поймите, что после подобного я не мог оставаться в Бэри-Сэнт.
В Англии я стал беглецом. Однако мне вскорости повезло. Молодой граф Мортэнский нуждался в писце, я устроился к нему на службу, со временем стал его секретарем, а позднее — оруженосцем. Вместе со Стэфаном я переехал в Нормандию, где мог чувствовать себя в полной безопасности, не опасаясь, что меня опознают и вернут в монастырь.
Уже в Нормандии я стал постигать все науки, полагающиеся юноше из хорошего рода: верховую езду, владение оружием, стрельбу из лука, плавание, даже сложение стихов и игру в шахматы. И еще я учился манерам, нормандским куртуазным манерам, какие так презирались и высмеивались в доме моего отца, но которые я счел вполне достойными подражания и соответствовавшими высокому духу рыцарства. Рыцарем же я страстно хотел стать. А так как Стэфан не спешил с моим посвящением, я решил, что пора оставить службу у него. К тому же меня манили странствия и необъятность мира.
