Книга Исповедь соперницы, страница 54. Автор книги Симона Вилар

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Исповедь соперницы»

Cтраница 54

Я подняла глаза от испещренного нормандскими литерами свитка и смутилась, уловив во взгляде настоятельницы неожиданную иронию.

— Ишь, как ты это сразу определила. Я бы и не додумалась. А ты… Все говорят, Отилия Хантлей едва ли не святая. Но у тебя столь трезвый взгляд на земные дела, что до небес тебе еще далеко.

Я не знала, что ответить. Она просила о помощи и я постаралась ей угодить. А заслужила попрек.

— Это Гита Вейк так научила тебя разбираться в делах? — неожиданно спросила настоятельница.

Внутри меня все сжалось, как сжималось всякий раз, когда при мне упоминали имя моей несчастной подруги. На мне лежала немалая вина за то, что Гита бежала из монастыря, примкнула к бунтовщикам и только вмешательство шерифа Эдгара положило предел беспорядкам. С тех пор мы ничего не знали о Гите, а я по сей день мучилась сознанием, что прояви я тогда волю, воспротивься ее отлучке, и она бы по-прежнему жила с нами.

Мне не удалось побороть невольный вздох. Я скучала за Гитой, мне не хватало ее, и грусть о ней была даже ощутимее тех наказаний и упреков, какие обрушились на меня после ее исчезновения. И хотя сейчас я знала, что настоятельница Бриджит снова начнет допекать меня, в глубине души я надеялась, что она скажет хоть что-то о Гите. Я так хотела получить хоть весточку о ней.

Однако аббатиса заговорила со мной мягко. Сказала, как нам не достает Гиты, какая она была прекрасная помощница, какая добрая христианка. Слышать такое было приятно, особенно если учесть, что после бегства Гиты о ней упоминали как о черной овце.

— Бедная девушка! — сокрушалась настоятельница. — Такие способности, такое будущее ее ожидало. Мы все должны молиться о ней. Ибо молитвы наши необходимы ей, как никогда.

— Вам что-то известно о ней, матушка?

Аббатиса откинулась на спинку кресла и, явно игнорируя мой вопрос, сложила руки и закрыла глаза, словно уйдя в молитву. И я, последовав ее примеру, стала читать «Ave». Но сосредоточиться толком не могла, казалось, что настоятельница украдкой наблюдает за мной. Наконец она заговорила.

— В скорый день всеблагого праздника Троицы ты, дитя мое, примешь постриг, вступишь в сонм невест Христовых и навсегда порвешь связи с миром. Но пока ты не приняла монашеский сан, тебе следует съездить в имение Хантлей, чтобы повидать родных.

— Нет! Я совсем не желаю встречаться с ними.

— Как же так, дитя мое? Разве ты не хочешь проститься с матушкой, братьями, отчимом?

Я только отрицательно замотала головой. Как она может? Почему завела этот разговор?

Она не поясняла. Ограничилась заверениями, что я совершу доброе дело, навестив родных, а заодно по пути выполню некое ее поручение. Важное поручение, уточнила она с нажимом. Но тогда я не придала этому значения. Я могла тогда думать только о предстоящей встрече с семейством Хантлей. Или де Ласи. Ибо моя матушка после повторного замужества носила это имя.

За вечерней трапезой было объявлено, что я отбуду на несколько дней, дабы повидаться с родней перед принятием монашества. Вполне приемлимое объяснение. Ведь большинство монахинь или послушниц, даже живя в обители, поддерживали связи с семьями, им разрешалось принимать посетителей, порой они отправляли домой корзины с гостинцами, а когда корзины возвращались, в них тоже были подарки, иногда даже записочки в которых содержались вести из мира. Я же никогда не поддерживала связь с семьей. Моей семьей стали сестры из Святой Хильды, я полюбила монастырь, свои моления, уроки, волнующие песнопения, полюбила монахинь с их безобидными россказнями и сплетнями. Я не желала для себя иной участи.

В ту ночь воспоминания так и нахлынули на меня. Мой отец умер, когда мне было около девяти лет. У меня было два младших брата, трех и двух лет от роду, а моя матушка еще была слишком молода, чтобы долго скорбеть по супругу. Так что едва прошел срок траура, как в нашей усадьбе Хантлей стали то и дело появляться гости, в основном молодые мужчины. В их присутствии мать становилась на редкость оживленной и веселой. Нами, детьми, она вообще перестала заниматься, и я порой слышала разговоры челяди, дескать не долго леди Хантлей будет носить вдовье покрывало.

Вскоре в Хантлей появился очень сильный молодой рыцарь сэр Нортберт де Ласи. Он был безземельным рыцарем, шумным, громогласным и, как говорили, красивым. Мне же он казался огромным, я пугалась его громкого смеха, властных манер и не понимала, отчего матушка так счастливо хихикает, когда он прижимает ее к себе. Вскоре стало ясно, что леди Хантлей особо выделяет его из поклонников, и не прошло и двух месяцев с момента его появления, как матушка обвенчалась с ним и стала зваться леди де Ласи.

Поначалу ее брак ни как не сказывался на жизни детей. По-прежнему матушка едва нас замечала, мы находились на попечении домашних рабов, и я только смущалась, когда сэр де Ласи полуголым разгуливал по дому, боялась его огромного волосатого тела, грубых шуток. Но моя мать была без ума от сэра Нортберта, и даже если он поднимал на нее руку, быстро прощала его и вновь ходила веселая и счастливая.

Когда мне исполнилось десять лет, мать отправилась навестить кого-то из родни. Я не помню, когда сэр де Ласи стал проявлять ко мне интерес. В воспоминаниях остался только страх перед ним, желание спрятаться, избежать его жестких пальцев, мокрых губ, стыд, когда он пытался залезть мне под подол. Я ощущала себя беспомощной перед ним, особенно когда он находил меня в любом укрытии, тискал, повторяя, какая у него славная появилась доченька. Я не припомню, чтобы мой родной отец вел себя со мной столь странно, и отчаянно ждала мать, ибо никто из прислуги и рабов, запуганных новым господином, не смел заступиться за меня.

Мать вернулась и де Ласи на какое-то время меня оставил. Но не надолго. Потом вновь были его жадные руки, сопение, мерзкие словечки, дескать я лакомый кусочек и он хочет меня опробовать. Мать же словно ничего не замечала. Но когда однажды я не выдержала и пожаловалась ей… она поколотила меня. И какие странные слова она мне говорила! Дескать я скверная девчонка, которая не ценит доброго отношения отчима, или, того хуже, возомнила себя слишком хорошенькой, чтобы соперничать с ней за внимание Нортберта.

А потом настал тот ужасный день во время сенокоса. Тогда разразилась настоящая гроза, с громом молниями, сплошной стеной дождя. Люди попрятались под телеги, но каков был мой ужас, когда под отдаленную телегу, куда я забралась, неожиданно залез отчим.

— Ну наконец-то мы вдвоем, маленькая красотка, — пробормотал он.

Я попыталась ускользнуть однако он поймал меня за щиколотку, затащил назад, причем моя туника при этом задралась и он тут же набросился на меня.

Кругом грохотал гром, шумел дождь, а я задыхалась под его зажимающей мне рот ладонью, стонала, а он устроился между моих насильно разведенных ног, и толчками впихивал в меня что-то огромное, твердое, острой болью отзывавшееся в промежности и в животе.

Получив свое, сэр Нортберт заявил, что если я проболтаюсь о случившемся, он меня убьет. Но я думала, что и так умру. Все мое тело и нутро болели как сплошная рана. Я была в полуобморочном состоянии, когда он выволок меня под дождь, считая, что вода приведет меня в чувство. И ушел. Я не помню сколько пролежала в беспамятстве. Пришла в себя уже дома. Мать поила меня каким-то отваром, говорила, как стыдится меня, раз я с кем-то таскалась и не уберегла себя. И тогда я так и сказала, что это был да Ласи.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация