— Миледи Гита любит уединяться тут, когда нет дел, — пояснил мне ребенок.
Уединение — тоже роскошь. У нас в обители мы редко могли позволить себе подобное.
Меня сразу потянуло к книгам, но Адам поначалу не давал мне покоя, твердил, что Гита рассказывала ему обо мне, говорила, что я святая. Он спрашивал, каково это быть Святой, и мне пришлось разочаровать его, пояснив, что во мне столько же святости, как и в нем самом. Похоже этот чудный ребенок был разочарован. Мы с ним разговаривали какое-то время, и он удивил меня неожиданными познаниями в Святом Писании. И это сын язычницы-сарацинки!
Гита вскоре забежала к нам, но ненадолго, просто предложила мне отужинать с ними в общем зале. Я отказалась и она не настаивала, вновь ушла. За ней поспешил и Адам. Похоже этот ребенок души не чаял в ней и они прекрасно ладят. Бастард шерифа и его любовница. Сейчас они живут с шерифом одной семьей и, похоже, счастливой семьей. Но что будет, когда прибудет дочь короля? Тогда они сразу лишатся всего. И от этой мысли мне сделалось грустно. Ибо, клянусь верой, мне нравилось все, что я увидела тут.
Чтобы как-то отвлечься от невеселых мыслей, я стала просматривать книги Гиты. Их было четыре, все в переплете из кож с тиснением. Я увидела труд монаха Гильдаса «О гибели и покорении Британии», богатое издание «Псалмов Давида», «Историю лангобардов» Павла Диакона и… «Аrs Amandi» — «Искусство любви» Овидия. Я не удержалась, взяла последнюю. Книга была красиво переписана, с большими заглавными буквами, раскрашенными и позолоченными. Я помнила, с каким восторгом некогда мне зачитывала Гита строки этого автора. Может тогда и произошла ее погибель…
Все же не удержавшись , я прочла несколько строк, о том, как мужчина ждет женщину, она приходит:
«…вошла в распоясанной легкой рубашке,
По белоснежнымплечам спадали пряди волос».
Почему-то я представила эту женщину Гитой. Словно видела Эдгара с ней.
«Легкую ткань я сорвал, хоть тонкая, мало мешала, —
Скромница из-за нее все же боролась со мной.
Только сражалась как те, кто своей не желает победы,
Вскоре, себе изменив, сдалась без труда.
И показалась она перед взором моим обнаженной…
Мне в безупречной красе тело явилось ее.
Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
Как были груди полны — только б их страстно сжимать!
Как был гладок живот под ее совершенною грудью!
Тонок стан, юное крепко бедро!
Тело нагое ее к своему прижимал я…»
Я быстро захлопнула книгу. Несколько минут ходила по комнате. Так вот чему обучает мою подругу совратитель Эдгар! Она же… уступившая, соблазненная, опозоренная… Бедная моя! Она словно под чарами, закрывает глаза на свою искалеченную жизнь, на попранное имя. Все отдала она этому человеку, ради позорного положения наложницы, ради плотских утех. Ради случки!
Когда появилась Гита, оживленная, нарядная, я не сразу начала душеспасительную беседу. Молчала, слушая, что теперь у нас много времени, что мы сможем говорить хоть до утра, ибо Эдгар понимает как нам, подругам, хочется побыть вместе, и не станет нас тревожить.
— Он великодушен, — холодно сказала я. — Даже готов не брать тебя сегодня на ложе.
Она странно поглядела на меня, но вместо ответа принялась зажигать свечи на кованой треноге. Потом вновь заулыбалась.
— Он всегда идет навстречу моим желаниям. Знаешь, Отил, я так счастлива с ним, я ранее не знала, что в мире есть такое счастье. Ибо с той минуты, как увидела Эдгара, я отдала ему и сердце, и душу. И если бы Господь свел нас ранее…
— Лучше вместо того, чтобы поучать Всевышнего, ты бы подумала о том, что несет в себе ваше сожительство.
Странной дело — прежде именно Гита была более рассудительной из нас двоих, тогда как я жила в мире грез и видений. Но сейчас вдруг я почувствовала себя гораздо старше и мудрее. Поэтому, когда я заговорила, мой голос звучал спокойно. Хотя неприятно говорить подруге такое, я рассказала, какие слухи ходят о ней, как о шлюхе шерифа, как она губит себя, свое доброе имя тем, что не венчанной живет в доме Эдгара, спит с ним. Она называла это любовью, однако это была порочащая любовь, удобная только для Эдгара, ибо мужчину не судят строго и вся вина за грех ложится только на женщину.
— Помнишь, Гита, ты читала мне из Овидия, что влюбленных ждут бури, горе и изнурение? Со слов поэта все это выглядело прекрасно. Но в жизни… Сейчас тебе хорошо с Эдгаром, но разве ты забыла, о том, как соблазняет нас царь зла? Он расставляет на нашем пути ловушки именно там, где мы слабее всего. А слабость — это когда мы принимаем лишь то, что приятно, забывая о долге. И я заклинаю тебя, если в тебе есть страх Божий, уйди от своего любовника!
Гита глядела на огонек свечи и молчала. Я даже не могла понять, слушает ли она меня, таким отрешенным был ее взгляд. А я думала, где мне найти такие слова, чтобы вывести ее из ослепления греховной страсти, объяснить глубину всей бездны, в какую ее несет.
И тогда я коснулась того, что, как я знала, для Гиты всегда оставалось важным — о чести ее рода. Любовь, сказала я, делает человека безрассудным, но даже совершая безрассудство, он должен помнить о своей гордости. Хотя бы для того, чтобы не пасть в глазах своего избранника.
— Твое гордое имя досталось тебе от великого предка незапятнанным и окруженным славой, и что бы ты не делала, ты не должна оступаться. А сейчас любые грязные уста могут бросить вслед внучке Хэрварда Вейка «шлюха!»
Гита вздрогнула и закрыла лицо ладонями. Потом гневно взглянула на меня.
— Никто не посмеет называть меня так! Пока я с Эдгаром…
— Не обманывай себя, Гита. Эдгар не сможет закрыть рты всем в Норфолке. Конечно он богат и могуществен, он старается оберегать тебя, но скоро приедет та, которая имеет на него законное право — дочь короля. Неужели ты считаешь, что и перед ней Эдгар защитит тебя? Неужели он предпочтет ссору с ней и ее отцом королем твоим ласкам и нежности? Всем известно, как высоко поднялся крестоносец Эдгар, люди громогласно говорят, что ему открыт путь к графскому титулу. И если ты окажешься помехой на пути к его восхождению… Захочет ли он лишиться всего этого ради податливой саксонской девушки?
Она слушала меня и ее лицо стало тоскливым, как осенние сумерки. Когда же она заговорила, голос звучал хрипло:
— Никто не смеет говорить мне подобное. Но, боюсь, ты не далека от истины, Отил. Кинувшись в объятия Эдгара, я заставила себя забыть о многом. И вот появляешься ты. Даже не знаю, откуда в тебе такое прозрение — в тебе, тихой монастырской девочке. Может это свыше? Помнишь, как ты чувствовала, что я более не вернусь в Святую Хильду? Что ты предречешь мне сейчас?
Я ее не понимала. Ответила, что сказала уже достаточно.
Гита кивнула. Потом глаза ее сверкнули.
— Однако я готова бороться за себя, Отил. И знаешь на что я надеюсь? Что дает мне силы выносить мое — что уж там говорить — позорное положение? Это любовь Эдгара. Я не могу это пояснить, но ни в чем я не уверена так, как в том, что он меня любит. И это дает мне силы… Знаешь, Отил, есть старая английская поговорка: «Можешь взять — бери!» И я хочу попробовать отнять Эдгара Армстронга у Бэртрады Нормандской.
