LXXVI
СПЛИН
Душа, тобою жизнь столетий прожита!
Огромный шкаф, где спят забытые счета,
Где склад старинных дел, романсов позабытых,
Записок и кудрей, расписками обвитых,
Скрывает меньше тайн, чем дух печальный мой.
Он — пирамида, склеп бездонный, полный тьмой,
Он больше трупов скрыл, чем братская могила.
Я — кладбище, чей сон луна давно забыла,
Где черви длинные, как угрызений клуб,
Влачатся, чтоб точить любезный сердцу труп;
Я — старый будуар, весь полный роз поблеклых
И позабытых мод, где в запыленных стеклах
Пастели грустные и бледные Буше
Впивают аромат… И вот в моей душе
Бредут хромые дни неверными шагами,
И, вся оснежена погибших лет клоками,
Тоска, унынья плод, тираня скорбный дух,
Размеры страшные бессмертья примет вдруг.
Кусок материи живой, ты будешь вечно
Гранитом меж валов пучины бесконечной,
Вкушающим в песках Сахары мертвый сон!
Ты, как забытый сфинкс, на карты не внесен, —
Чья грудь свирепая, страшась тепла и света,
Лишь меркнущим лучам возносит гимн привета!
LXXVII
СПЛИН
Я — сумрачный король страны всегда дождливой,
Бессильный юноша и старец прозорливый,
Давно презревший лесть советников своих,
Скучающий меж псов, как меж зверей иных;
Ни сокол лучший мой, ни гул предсмертных стонов
Народа, павшего в виду моих балконов,
Ни песнь забавная любимого шута
Не прояснят чело, не разомкнут уста;
Моя постель в гербах цветет, как холм могильный;
Толпы изысканных придворных дам бессильны
Изобрести такой бесстыдный туалет,
Чтоб улыбнулся им бесчувственный скелет;
Добывший золото, Алхимик мой ни разу
Не мог исторгнуть прочь проклятую заразу;
Кровавых римских ванн целительный бальзам,
Желанный издавна дряхлеющим царям,
Не может отогреть холодного скелета,
Где льется медленно струей зеленой Лета.
LXXVIII
СПЛИН
Когда небесный свод, как низкий склеп, сжимает
Мой дух стенающий и, мир обвив кольцом,
На землю черный день угрюмо проливает
Суровый горизонт, нависнувший свинцом;
Когда весь этот мир — одна тюрьма сырая,
Где, словно нетопырь, во мгле чертя излом,
Надежда носится, пугливо ударяя
В подгнивший потолок мятущимся крылом;
Когда, как бы пруты решетки бесконечной,
Свинцовые струи дождя туманят взор
И стаи пауков в жестокости беспечной
Ткут у меня в мозгу проклятый свой узор:
Вдруг грянет зычный хор колоколов огромных,
И страшен бешеный размах колоколов:
То — сонмы грешных душ, погибших и бездомных
Возносят до небес неукротимый рев.
Тогда без музыки, как траурные дроги,
Безмолвно шествуют Надежды в вечный мрак,
И призрак Ужаса, и царственный и строгий,
Склонясь на череп мой, колеблет черный стяг.
LXXIX
НЕОТВЯЗНОЕ
Леса дремучие, вы мрачны, как соборы,
Печален, как орган, ваш грозный вопль и шум
В сердцах отверженных, где вечен траур дум,
Как эхо хриплое, чуть внятны ваши хоры.
Проклятый океан! В безбрежной глубине
Мой дух нашел в себе твоих валов скаканье;
Твой хохот яростный и горькое рыданье
Мой смех, мой скорбный вопль напоминают мне.
Я был бы твой, о Ночь! Но в сердце льет волненье
Твоих созвездий свет, как прежде, с высоты, —
А я ищу лишь тьмы, я жажду пустоты!
Но тьма — лишь холст пустой, где, полный умиленья,
Я узнаю давно погибшие виденья —
Их взгляды нежные, их милые черты!
LXXX
ЖАЖДА НЕБЫТИЯ
О скорбный, мрачный дух, что вскормлен был борьбой,
Язвимый шпорами Надежды, бурный, властный,
Бессильный без нее! Пади во мрак ненастный,
Ты, лошадь старая с хромающей ногой.
Смирись же, дряхлый дух, и спи, как зверь лесной!
Как старый мародер, ты бродишь безучастно!
Ты не зовешь любви, как не стремишься в бой;
Прощайте, радости! Ты полон злобной тьмой!
Прощайте, флейты вздох и меди гром согласный!
Уж над тобой Весны бессилен запах страстный!
Как труп, захваченный лавиной снеговой,
Я в бездну Времени спускаюсь ежечасно;
В своей округлости весь мир мне виден ясно,
Но я не в нем ищу приют последний свой!
Обвал, рази меня и увлеки с собой!
LXXXI
АЛХИМИЯ ГОРЯ
Чужим огнем озарена,
Чужих печалей отраженье,
Природа, ты одним дана
Как жизнь, другим — как погребенье!
Ты мой Гермес, мой вечный сон;
В Мидаса
[76]
я твоею силой
Непостижимо превращен,
Как он, алхимик я унылый;
Тобою зачарован, взгляд
В железо злато превращает
И рай лучистый — в черный ад;
Он саркофаги воздвигает
Среди небесных берегов,
Он видит труп меж облаков.
LXXXII
МАНЯЩИЙ УЖАС
«Какие помыслы гурьбой
Со свода бледного сползают,
Чем дух мятежный твой питают
В твоей груди, давно пустой?»
— Ненасытимый разум мой
Давно лишь мрак благословляет;
Он, как Овидий, не стенает,
[77]
Утратив рай латинский свой!
Ты, свод торжественный и строгий,
