Облитое волнами мертвого газа,
Пленительно бледное это чело,
Где пламя вечернее зорю зажгло,
Как взоры портрета, два грустные глаза;
Я знаю, забытые грезы твои
Возносятся царственно башней зубчатой,
И спелое сердце, как персик помятый,
Уж просит и поздней и мудрой любви.
Ты — плод ароматный, роскошный, осенний,
Надгробная урна, просящая слез,
Далеких оазисов запах весенний,
Иль ложе — иль просто корзина для роз?
Есть грустные очи без тайн и чудес:
Их взгляды чаруют, как блеск драгоценный
Оправы без камня, вид раки священной,
Пустой, как безбрежные своды небес.
Но сердце, что правды жестокой страшится,
Пленяется призрачно-лживой мечтой,
И в шутку пустую готово влюбиться,
И жаждет склониться пред маской простой!
XCIX
Средь шума города всегда передо мной
Наш домик беленький с уютной тишиной;
Разбитый алебастр Венеры и Помоны
[101]
,
Слегка укрывшийся в тень рощицы зеленой,
И солнце гордое, едва померкнет свет,
С небес глядящее на длинный наш обед,
Как любопытное, внимательное око;
В окне разбитый сноп дрожащего потока;
На чистом пологе, на скатерти лучей
Живые отблески, как отсветы свечей.
C
Служанка верная с душою благородной!
Ты под ковром травы вкушаешь сон холодный;
Наш долг — снести тебе хоть маленький букет.
Усопших ждет в земле так много горьких бед;
Когда вздохнет Октябрь, деревья обрывая
И между мраморов уныло завывая, —
О, как завидуют тогда живым они, —
Их ложу теплому и ласкам простыни!
Их мысли черные грызут, их сон тревожа;
Никто с усопшими не разделяет ложа;
Скелеты мерзлые, объедки червяков
Лишь чуют мокрый снег и шествие веков;
Не посетит никто их тихие могилы,
Никто не уберет решетки их унылой.
Когда поют дрова в камине фистулой,
На кресле в сумерках с их смутной, серой мглой
Я находил тебя, сидевшую спокойно;
То с миной важною, заботливо-пристойной
Ты появлялась вдруг в сторонке, на ковре
Ночами синими в холодном Декабре;
Как мать вставала ты с своей постели снежной,
Чтоб взрослое дитя согреть заботой нежной,
И из пустых очей роняла капли слез…
Что мог бы я сказать тогда на твой вопрос?
CI
ТУМАНЫ И ДОЖДИ
И осень позднюю и грязную весну
Я воспевать люблю: они влекут ко сну
Больную грудь и мозг какой-то тайной силой,
Окутав саваном туманов и могилой.
Поля безбрежные, осенних бурь игра,
Всю ночь хрипящие под ветром флюгера
Дороже мне весны; о вас мой дух мечтает,
Он крылья ворона во мраке распластает.
Осыпан инея холодной пеленой,
Пронизан сладостью напевов погребальных,
Он любит созерцать, исполнен грез печальных,
Царица бледная, бесцветный сумрак твой!
Иль в ночь безлунную тоску тревоги тайной
Забыть в объятиях любви, всегда случайной!
CII
ПАРИЖСКИЙ СОН
Конст. Гюису
[102]
I
Пейзаж чудовищно-картинный
Мой дух сегодня взволновал;
Клянусь, взор смертный ни единый
Доныне он не чаровал!
Мой сон исполнен был видений,
Неописуемых чудес;
В нем мир изменчивых растений
По прихоти мечты исчез;
Художник, в гений свой влюбленный,
Я прихотливо сочетал
В одной картине монотонной
Лишь воду, мрамор и металл;
Дворцы, ступени и аркады
В нем вознеслись, как Вавилон,
В нем низвергались ниц каскады
На золото со всех сторон;
Как тяжкий занавес хрустальный,
Омыв широких стен металл,
В нем ослепительно-кристальный
Строй водопадов ниспадал.
Там, как аллеи, колоннады
Тянулись вкруг немых озер,
Куда гигантские наяды
Свой женственный вперяли взор.
И берег розово-зеленый,
И голубая скатерть вод
До грани мира отдаленной
Простерлись, уходя вперед!
Сковав невиданные скалы,
Там полог мертвых льдов сверкал,
Исполнен силы небывалой,
Как глубь магических зеркал;
Там Ганги с высоты надзвездной,
Безмолвно восхищая взор,
Излили над алмазной бездной
Сокровища своих амфор!
Я — зодчий сказочного мира —
Тот океан порабощал
И море в арки из сафира
Упорством воли возвращал.
Вокруг все искрилось, блистало,
Переливался черный цвет,
И льды оправою кристалла
Удвоили свой пышный свет.
В дали небес не загорались
Ни луч светила, ни звезда,
Но странным блеском озарялись
Чудовищные горы льда!
А надо всем, огнем экстаза
Сжигая дух смятенный мой,
Витало, внятно лишь для глаза,
Молчанье Вечности самой!
II
Когда же вновь я стал собою,
Открыв еще пылавший взор,
Я схвачен был забот гурьбою,
Я видел вкруг один позор.
Как звон суровый, погребальный,
Нежданно полдень прозвучал;
Над косным миром свод печальный
Бесцветный сумрак источал.
CIII
СУМЕРКИ УТРА
Уж во дворе казарм труба задребезжала,
Уж пламя фонарей от ветра задрожало.
Вот час, когда ползет больных видений рой
