Понеся значительные потери, войска отступили на заранее
подготовленные позиции.
Не было никаких подготовленных позиций.
Потери были, а подготовленных позиций не было.
Она чуть с работы тогда не ушла, но уходить было особенно
некуда, а зарабатывать нужно, и каждый день начинался с кровавой борьбы с самой
собой, и каждый день она напоминала себе, что нужно жить и работать, и есть, и
спать, и дышать…
В конце концов она привыкла работать, дышать, есть и спать,
не напоминая себе поминутно, что жизнь все-таки еще не кончилась.
Она не любила об этом вспоминать. Сам же “предмет”, как
называла ее кавалеров бабушка, ничего не замечал.
Он так же легко и блестяще работал, делая карьеру одной
левой — так, по крайней мере, это выглядело со стороны, — менял любовниц,
сюсюкал по телефону с женой и дочкой и к Лидии относился с ровным
покровительственным добродушием, однако ошибок не прощал и никаких скидок не
делал.
— Шевелева, ты же классный журналист, что ты несешь про
какие-то телефонные звонки, которые тебя расстраивают до невозможности? —
спросил шеф, прихлебывая кофе и неприятно морщась. — Распустились вы все от
того, что я вас загружаю мало. Ну что ты смотришь?
Иногда, как вот сейчас, Лидию раздражали разговоры о лени и
нерадивости сотрудников. Сотрудники были как сотрудники, не более и не менее
нерадивые, чем все остальные люди на планете Земля. Иногда, когда им
задерживали или не давали зарплату, они работали хуже, чем нужно, иногда,
особенно в дни больших потрясений, которые случались то и дело, журналистский
азарт брал свое, и тогда все работали не за страх, а за совесть. И газета у них
отличная, одна из самых профессиональных, уважаемых и читаемых.
— Игорь, я сейчас допишу, — пообещала Лидия подхалимским
тоном. Не объяснять же ему, что она не разделяет его взглядов на всеобщую лень!
— Пропусти меня к компьютеру!
— Валяй, — разрешил он и подвинулся. — Дай только я одним
глазом гляну, что ты там насочиняла.
Она всегда ужасно волновалась, когда он читал ее тексты.
Все-таки журналист он был от бога, и, когда он говорил “плохо”, это означало,
что написанное на самом деле никуда не годится.
Читал он секунд сорок.
— Вот это ни к черту… и здесь тоже. Перепиши. Не просто
поправь, а перепиши. Все остальное нормально, не трогай, а то увязнешь совсем.
Поняла?
Это был высший балл, редкая удача. “Все остальное нормально,
не трогай…”
— Хорошо, Игореш, — пробормотала благодарная Лидия. — Я быстро
управлюсь, быстрее даже, чем за полчаса.
— Давай, я жду, — сказал он уже из-за двери. Лидия
подождала, пока затихнут в коридоре его всегда легкие и стремительные шаги,
которые она узнала бы и через сорок лет, и повернулась к верному компьютеру.
— Ты меня прости, — сказала она ему. — Тебе сегодня попало…
Он был старый, умный и всепрощающий, как пес. Они с Лидией
всегда понимали друг друга.
Она погладила его по пыльному боку и вытряхнула из пачки
сигарету. Уже вчитавшись в текст, который надлежало переписать, она вдруг
вспомнила про телефонный звонок.
Нет.
Речь шла явно не о футболе.
* * *
— Егор Степанович, я вам больше не нужна?
Он не сразу сообразил, что кто-то о чем-то его спрашивает.
Секретарша застыла в дверях с каменной неподвижностью, как
жена Лота, обратившаяся в соляной столб.
— Что? — спросил он, помедлив.
Так и есть. Она осмелилась нарушить суверенные границы
монаршего кабинета и сделала это не вовремя. Самое легкое наказание — казнь на
электрическом стуле.
— Вы что-то сказали? — переспросил он с убийственной
вежливостью. — Или мне показалось?
Секретарша у двери совсем перепугалась. Он чувствовал, как
волны ее паники разливаются по кабинету и вот-вот достигнут подножия трона —
кресла, в котором он сидел.
Ему стало ее жалко.
Нагнал на всех страху, ничего удивительного нет в том, что
теперь от него шарахаются сотрудники. А секретарша как раз и ни при чем.
Запугивать ее совсем не входило в его планы.
— Вы домой хотите уйти? — спросил он почти человеческим
голосом, и она судорожно закивала, боясь не угодить даже словом.
Он усмехнулся.
— Идите, — сказал он, опуская глаза на разложенные бумаги. —
Только оставьте где-нибудь на видном месте мое завтрашнее расписание.
Даже не глядя на нее, он понял, что паника ее отпустила.
Она была отличной секретаршей — умненькой, вежливой, хорошо
вымуштрованной в той секретарской школе, где ее обучали ремеслу, но держать
удар не умела совершенно.
Егор еще не решил окончательно, что будет с ней делать —
воспитывать или увольнять. Впрочем, можно не увольнять, а подарить кому-нибудь
из замов…
— Расписание, Егор Степанович, — тоненьким голосом сказала
она от двери в кабинет и почему-то пристроила папку на край стола для
совещаний.
— На мой стол положите, — приказал он, начиная раздражаться.
— Спасибо.
Тихо, как мышка, она прошмыгнула по иранскому ковру, устилавшему
кабинет, к его столу и беззвучно опустила папку, придавив вчерашние факсы,
которые он еще не видел, а должен был бы посмотреть с утра.
Шеф продолжал пялиться в бумаги, а на нее даже не глянул.
— До свидания! — освобождение произнесла она от двери.
Он кивнул.
В приемной что-то зашелестело, открылась и закрылась дверь
шкафа, тоненько запахло какими-то сладкими детскими духами — он ненавидел такие
духи, — глухо протопали по ковру каблучки, вежливо скрипнула тяжелая дубовая
дверь.
Ушла, слава богу!
Невозможно работать, когда собственная секретарша так
раздражает.
Он кинул на бумаги драгоценный любимый “Паркер”, потянулся
всем телом так, что даже потемнело в глазах и что-то зазвенело внутри головы,
вытащил себя из кресла и снял пиджак. Подумал, развязал галстук и закатал
рукава рубахи.
Теперь можно работать дальше.
Ему хотелось есть, но тащиться в буфет было лень, а рыться в
холодильнике не было времени.
Подумав, он набрал номер. Ответили сразу же.
— Принесите мне чаю, пожалуйста. — Егор откинулся в кресле и
с трудом подавил зевок. — Если можно, с лимоном. И бутербродов каких-нибудь.
— Вы сегодня не обедали, Егор Степанович? — душевно
поинтересовались в трубке.
