смерти своего бездетного дяди, Готфрид, наконец, получил из рук императора
герцогскую корону, оставаясь до этого момента маркграфом антверпенским, и то
только благодаря наследованию титула от отца. Но и теперь герцогская корона была
дана ему не в собственное владение, а лишь на правах бенефиции
[28]
. Император
Генрих-четвертый был жаден.
Сразу же после коронации Готфрид вернулся из Ахена в родной замок и застал
свою матушку тяжело больной. «Вряд ли она поправится, это неизлечимая болезнь»
— говорили ему постоянно кормящиеся в замке странствующие монахи и лекари-
шарлатаны. Не жалея золота, Готфрид немедленно послал за лучшими врачами
Европы. Приехал даже сам придворный целитель императора далекой Византии
глубоко образованный старый грек, знающий девять языков и изучивший от корки до
корки сотни инкунабул
[29]
по медицине, но помочь больной не смог и он.
Больная, между тем, все слабела. Наступил день, когда она даже не смогла
приподнять голову, чтобы выпить очередной лечебный отвар. Ида Бульонская
умирала, она впала в забытье и два дня уже лежала неподвижно, почти не
обнаруживая признаков жизни.
Мрачная атмосфера царила в замке. Готфрид и его младший брат Балдуин по
очереди дежурили у постели больной. С каждым днем надежда на выздоровление
матери таяла, и Готфрид не находил себе места, предчувствуя скорую смерть самого
близкого человека. Он простаивал часами перед иконами и молился, но молитвы его
не были смиренными. «Боже, как же ты жесток! — Стоя на коленях перед распятием
говорил герцог Всевышнему. — Ты уже отнял у меня отца, родного дядю, двух жен и
младенца! Неужели же, Господи, этих жертв Тебе недостаточно? Неужели Тебе так
трудно послать исцеление моей бедной матушке? Или Ты не в силах? Но этого не
может быть, раз Ты сотворил весь этот мир. Может, Ты не желаешь помочь, потому
что хочешь очередной жертвы во Имя Твое? Назови, и я принесу эту жертву Тебе.
Неужели Ты корыстен? Но тогда чем же Ты лучше дьявола?»
Вдруг, хмурым осенним вечером, когда надежда на выздоровление матери совсем
покинула герцога, какой-то незнакомый человек средних лет, довольно высокого
роста, по виду духовного звания, в сером плаще поверх монашеской рясы и с крестом
из светлого металла на груди, подъехал на белой лошади к воротам замка. Он назвался
странником из Святой Земли, сведущим в исцелении. Его впустили без лишних
вопросов, не столько потому, что кто-то верил в способности этого никому
неизвестного человека исцелить безнадежно больную мать герцога, а просто потому,
что в замке Бульон издавна было заведено принимать пилигримов. Но этот странник
не походил на простого нищенствующего монаха. Он был опрятен. От него приятно
пахло. Его чистая одежда, его осанка и манера держаться и говорить, его уверенная
походка и твердый взгляд выдавали в нем человека благородного и даже как будто
обличенного властью. Войдя, он, не востребовав провожатых, сразу же нашел путь в
покои больной, ни на секунду не заплутав в извилистых замковых коридорах, где и
опытные слуги часто блуждали, не находя с ходу нужных лестниц и поворотов.
Беспрепятственно прошел странник наверх в покои донжона, и ни один стражник не
остановил его.
Словно внезапный сильный порыв ветра, пилигрим распахнул тяжелую дубовую
дверь и предстал перед глазами Готфрида и его ближайшего окружения, собравшихся
в небольшом зале, примыкающем к спальне больной. Здесь были родственники,
приглашенные лекари, духовные лица, многочисленные придворные и прислуга.
В помещении было душно и мрачно. Множество свечей на железных
перекладинах грубых люстр, подвешенных на цепях в центре зала и стоящих по углам
масляных ламп, чадя, выбрасывали копоть на сводчатый потолок. Но то ли от резко
распахнутой двери, то ли от пронесшегося по залу сквозняка, большая часть свечей и
чадящие лампады вдруг погасли. Сразу же смолкли, словно оборвались, и все
разговоры. И в наступившей тишине только три свечи перед иконой Девы Марии
продолжали гореть ровным пламенем. Но пламя этих трех свечей вдруг стало таким
ярким и чистым, что света в зале оказалось не меньше, а, напротив, гораздо больше. И
это освещение отчего-то сделалось мягким и золотистым, подобным утреннему свету
летнего солнца. Все присутствующие были потрясены, когда, вместо приветствия,
вместо того, чтобы пасть ниц перед знатными особами и назвать себя, влетевший в зал
человек в монашеском платье раскатисто произнес, обратившись к одному только
герцогу:
— Прикажи, чтобы вышли все! Ибо время дорого.
Никто из присутствующих не знал вошедшего. Но, судя по его манере не
церемониться с грозным властителем Нижней Лотарингии, многие подумали, что
Готфрид с этим человеком, по крайней мере, знаком. Эти двое и роста были почти
одинакового, и фигуры их были похожи, и даже в лицах было что-то общее, хотя бы
одинаковый цвет глаз. Поэтому со стороны легко могло показаться, что двое этих
людей близкие родственники. На самом же деле, Готфрид Бульонский никогда прежде
не видел ворвавшегося в покои своего замка человека, и никто еще не успел доложить
ему о прибытии незнакомца. В любое другое время, и при любых других
обстоятельствах, Готфрид, наверное, приказал _______бы схватить наглеца немедленно и
запереть в подземелье замка, но сейчас он не мог этого сделать, ибо что-то внутри,
что-то очень сильное и повелительное, заставляло доверять этому человеку и
подчиняться ему безоговорочно. Странная робость охватила герцога. Готфрид в тот
момент почувствовал за этим человеком такую великую власть, перед которой его
герцогская корона вдруг показалась ему смехотворной игрушкой.