Ветер унес его голос в дымную черноту над Москвой.
Мати действительно переехала в общежитие. Единственное, о чем она жалела, — что не сделала этого раньше. Кай лежал в больнице, и теперь оставаться в одной квартире с Юлием было действительно неудобно. Пару раз она даже приходила навестить Кая в палате, но он на нее не реагировал. Просто лежал, скрытый от нее своими повязками, молчаливый и безучастный. Травмы были не очень тяжелыми, но все лицо Кая прошило, как метеоритным дождем, осколками лобового стекла, и левый глаз спасти не удалось.
В институте он появился только в начале следующего семестра. Повязка на глазу, трость, на которую он опирался, и свежие шрамы на лбу и щеках взволновали Матильду. Это были несомненные приметы мужественности, они украшали Кая. И в то же время Мати узнавала его родное, любимое лицо, изученное ею до последней черточки, лицо, по которому она так тосковала и сходства с которым неустанно искала в облике Юлия. Известие о том, что Кай гомосексуален, никак не отразилось на чувствах Матильды. Просто ее любовь стала чуть горче, словно в нее долили морской воды.
Кай защитил диплом едва на тройку. Вскоре Илья увез его в Америку, к своим родным. Он так и не заговорил больше с Матильдой. Спустя некоторое время Юлий рассказал, что в Америке Кай устроился в книжное издательство дизайнером-иллюстратором. Место было не ахти, но менять его Кай не торопился. Теперь ему было удобно оправдывать свое бездействие отсутствием глаза, в потере которого он почему-то винил Матильду.
Отношения Матильды и Юлия сложно было назвать здоровыми. Они оба лишились Кая, и это сблизило их. Они могли бы остаться друзьями, но исключить из жизни секс друг с другом было выше их возможностей. Слишком сильна была инерция той первой ночи, как если бы нескончаемая взрывная волна продолжала катиться сквозь годы. Это был вечный двигатель: Матильда не могла забыть Кая и потому отдавалась Юлию; Матильда раз за разом отдавалась Юлию и потому не имела шансов забыть Кая. Кай всё длился, всё продолжался в своем брате: прежний Кай, с двумя смеющимися глазами и одним крохотным шрамиком над верхней губой, который Мати в минуты близости мысленно дорисовывала Юлу.
А Юл никогда не говорил Матильде о любви, но это не означает, что он ее не любил. Вообще ничто ничего не означает. Его любовь не была похожа на «здесь-и-сейчас-любовь» Мати в те времена, когда Кай еще был с ними обоими. Это была любовь-ожидание. Ожидание того дня, притаившегося где-то за грядущим поворотом, когда взгляд Матильды наконец перестанет разыскивать в его наружности черты Кая и различит его собственные.
В этом ожидании Юл провел десять лет и пережил множество больших и малых увлечений Матильды без особого напряжения и ревности. Он знал, что сам он всегда будет лежать у Мати на отдельной полочке, вне любых сравнений с кем бы то ни было, кроме Кая.
И вот в лице коллекционера М. он вдруг почувствовал угрозу и был неприятно этим удивлен.
Ужин в Палаццо Лоредан затягивается допоздна. Матильда выходит на балкон и закуривает сигарету. Каменные перила уставлены плошками с огнем: так злые венецианские комары меньше беспокоят гостей. Мрачная роскошь звездной ночи бросается Матильде в глаза. М., стоящий к ней спиной, оборачивается.
— За каким столом вы сидите?
— «Санкт-Петербург», а вы?
— «Самана».
— «Самана»?
— Видимо, его хотели назвать «Самара», но перепутали буквы.
Волосы М. совсем светлые, того удивительного оттенка, который был бы у волос Матильды, не выкраси она их стойкой краской цвета «сияющий каштан», чтобы наконец перестать быть блондинкой. Широкая переносица и глубоко посаженные темные глаза делают его похожим на полярного медведя. Если бы с М. ваяли скульптуру-аллегорию, она бы называлась «Уверенность». Не та волевая уверенность, которая подразумевает рубленый подбородок и цепкий взгляд. Подбородок как раз слабоват. Скорее, это вальяжная уверенность сибарита в том, что ему доступны все земные блага. Его взгляд будит в Матильде странные чувства. М. не оценивает Мати, не раздевает ее взглядом, не пытается завладеть ее вниманием. Он смотрит на нее так, словно она уже принадлежит ему. Словно Матильда — красивая и дорогая вещь, возможно лучшая в его коллекции, с которой он один умеет обращаться и владеть которой достоин он один. Словно он уже многажды брал ее, буднично и властно, и им это нравилось обоим. Словно у Матильды никогда не было и не будет повода отказать ему.
И почему-то это льстит ей. Почему-то ей хочется, чтобы это было правдой.
— Ваша работа в «Корниче», — говорит М., — я много думал о ней. Хочу ее приобрести.
— Вы могли бы сделать это в Москве.
— Я успел пожалеть, что был к вам невнимателен.
— Что мешает вам проявить внимание сейчас?
Мати отворачивается и делает вид, будто любуется отражающимся в канале звездным небом. Ей ненавистна игра, в которую она всегда играла с удовольствием. Она чувствует в себе накопленную усталость материала. Чувствует все тридцать с хвостиком, прожитые то ли в погоне за любовью, то ли в бегстве от нее. Все, что она может сейчас выиграть в этой игре, — пара встреч в дорогом отеле: приумножить его уверенность и свою неприкаянность.
Юлий с бокалом шампанского бесцеремонно протискивается на балкон и кладет Матильде руку на затылок: метит территорию.
— Вы знакомы? — спрашивает Матильда.
— Заочно, — легкомысленно роняет Юлий.
— Нет, — твердо говорит М.
— Юлий Гранич, мой близкий друг. Господин М., коллекционер современного искусства. Интересуется моими «Блаженствами».
— Непременно куплю, — обещает М. — Приятно было познакомиться. Моя спутница, должно быть, заскучала.
М. делает шаг к двери.
— Ваша спутница отправилась в дамскую комнату, — сообщает Юлий. — Ей в декольте только что упал жирный моллюск в сливочном соусе. Бедняжка испортила все платье.
Когда М. уходит, Матильда стряхивает руку Юлия.
— Ты выслеживал его спутницу?
— Там нечего выслеживать. Это самая пьяная гостья на вечеринке.
— Ты злишься.
— А ты зря тратишь свои чары. Если он захочет тебя купить, он тебя купит. Вместе со всеми твоими блаженствами и со всем твоим фаршем.
Юлий и М. находились на разных полюсах Матильды. Юлий, деливший с нею ложе много раз, никогда не посмел бы сказать «она моя». М., не познавший Матильды, утверждал «она моя» всем своим видом. По его мнению, все женщины были более или менее одинаковы, а значит, зная нескольких, он знал их всех. М. называл это экстраполяцией. В поведении женщин для него не было никакой загадки. Все они желали удовольствий, нуждались в защите и хотели размножаться. Кроме того, многие из них ценили романтику. Под романтикой женщины подразумевали, что желаемые ими удовольствия мужчина должен доставлять без лишних намеков и напоминаний. На взгляд М., в том, чтобы купить женщине шубу нужного размера да подороже, романтики было ровно столько же, сколько в любой другой честной сделке. Но на взгляд женщины, это, несомненно, был романтический поступок. Однажды М. принял это к сведению, как принимают правила ухода за домашними животными или растениями, и с тех пор не знал поражений. Женская вселенная изумительно однообразно вращалась вокруг одних и тех же нехитрых вещей. Женщины не любили работать, обожали путешествовать, получать подарки, хвастать и трахаться своим любимым способом. М. не презирал и не осуждал их за это. Просто это было так, и с этим надо было смириться — или забыть о том, чтобы владеть всеми женщинами мира. В том, чтобы соблазнить женщину, не потратив ни копейки, тоже была своя доблесть, но такой сценарий оставлял место для попреков. А попреки М. раздражали.
